Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи. Ольга Матич

Благодаря своим личным отношениям, я и имел возможность наблюдать и узнать многое. Мне, напр., известно, что когда Пихно покупал имения, то эти покупки не обходились без участия Бродского. Одно имение Бродского в Подольской губ. перешло к Пихно. ‹…› Известно далее, что… в бактериологическом институте… по желанию Бродского он избирался постоянно членом правления, и такое избрание, вопреки протесту некоторых евреев-врачей, имело место даже после изменившегося отношения г. Пихно к евреям[127].

      Брошюра Кауфмана была опубликована в 1907 году, то есть до дела Бейлиса и постройки сахарного завода, и поэтому к слухам («„Киевлянин“ продался евреям») отношения не имела. Я никогда не слышала о дружбе Дмитрия Ивановича с Бродским – если же Кауфман прав, то семья, видимо, замалчивала их отношения, но мать замалчиванием не отличалась (от нее компрометирующие сведения о личной жизни Пихно и В. В.). Однако я помню ее рассказы о том, что богатые евреи предлагали Пихно деньги на постройку завода, но он отказывался[128]; что «тетя Лина» не могла ходить на Большую Васильковскую улицу, так как в хороших магазинах заведующий предлагал ей покупку даром. Но все эти рассказы относятся к делу Бейлиса – ни Пихно, ни его незаконная жена не желали давать повод слухам. Очень возможно, мать о дружбе Пихно с Бродским и не знала, пусть мне и думается, что, если бы одно из его имений перешло к Пихно, ей это было бы известно, но маму уже не спросишь[129]. Как я пишу во вступлении, история чаще молчит, чем говорит.

      Украинские Шульгины и «воля случая»

      Роясь однажды в коробке, куда папа складывал вырезки из газет, я наткнулась на неизвестного мне Шульгина в статье на украинском языке. Ведь Шульгины «украинствующих» не любили, подумала я («Украинствующие и мы» название антиукраинской брошюры В. В. Шульгина). Мать мне объяснила, что во второй половине XIX века семья раскололась на русских и украинских националистов. Несмотря на то что я к тому времени много о первых знала, украинская ветка для меня была новостью. Ведь первый номер газеты «Киевлянин» открывался словами «этот край – русский, русский, русский». Неупоминание украинских Шульгиных походило на замалчивание семейного «гадкого утенка» – и не то чтобы об их представителях было нечего сказать: статья, которую я нашла, была об Александре Шульгине, министре иностранных дел Центральной рады Украинской народной республики.

      Но все оказалось непросто – старший брат моего прадеда, Николай, и его жена Мария, дочь киевского (малороссийского) поэта и врача Е. П. Рудыковского, рано умерли. (Как я недавно узнала из современной копилки знаний – Интернета, Евстафий Рудыковский лечил Пушкина и вообще был с ним знаком.) В результате ранней смерти родителей (1863) Виталий Яковлевич воспитывал их детей, Веру и Якова, и, как я пишу в главе о нем, прадед, видимо, был «неравнодушен» к их матери[130].

* * *

      Сын Н. Я. Шульгина Яков (1851–1911)[131] стал «украинофилом», как тогда назывались первые украинские деятели –

127

Кауфман А. Е. Друзья и враги евреев. С. 31.

128

На постройку сахарного завода Пихно получил заем от богатого купца Бубнова (имя мне неизвестно), построившего доходный дом, в котором находилась последняя киевская квартира Билимовичей. Поэтому мама это и помнит.

129

Правда, маме принадлежала брошюра Кауфмана, лежавшая в папке с ее надписью «О дедушке Пихно», а я ее прочитала только теперь. Другими словами, была возможность задать маме нужные вопросы, но я ею вовремя не воспользовалась.

130

См. с. 72–73.

131

Его женой была дочь Н. Н. Сахно-Устимовича (Любовь), богатого помещика из казацкого рода, который стал крупным украинским деятелем, но уже после революции.