Пир (сборник). Владимир Сорокин

– вытер слезы отец Андрей. – Тебя, Сережа, надобно на каторгу сослать…

      – За что… ха-ха… за каламбуризм? – тяжело успокаивался Мамут.

      – За пытку смехом… ой… хи-хи-хи… – извивался Румянцев.

      – Сергей Аркадьевич настоящий… ох… инквизитор… – вздохнула раскрасневшаяся Румянцева.

      – Палач! – покачал головой Лев Ильич.

      – Аринушка, прошу вас. – Саблин поставил перед ней тарелку.

      – Как же я теперь есть буду? – искренне спросила она.

      Новый приступ хохота обвалился на гостей. Хохотали до слез, до колик. Мамут уперся багровым лбом в стол и рычал себе в манишку. Румянцев сполз на пол. Его супруга визжала, сунув в рот кулак. Лев Ильич плакал навзрыд. Батюшка хохотал просто и здорово, как крестьянин. Саблин хрюкал, молотя ногами по полу. Арина мелко хихикала, словно вышивала бисером.

      – Ну все! Все! Все! – вытер мокрое лицо Саблин. – Finita!

      Стали приходить в себя.

      – Похохотать хорошо, конечно, голову прочищает… – тяжело выдохнул Мамут.

      – Говорят, можно эдаким манером и заворот кишок схлопотать, – глотнул вина Румянцев.

      – От доброго смеха никто не умирал, – огладил короткую бороду батюшка.

      – Господа, продолжим, продолжим, – потер руки Саблин. – Пока Настя теплая. Сашенька-свет, положи-ка ты мне… – он мечтательно прищурился, – потрошков!

      – А мне – шейки.

      – Мне – плечико, Сашенька, голубушка…

      – Бедро! Только бедро!

      – Можно… там вот, где корочка отстает?

      – Александра Владимировна, от руки будьте любезны.

      И вскоре все уже молча жевали, запивая мясо вином.

      – Все-таки… необычный вкус у человеческого мяса… а? – пробормотал Румянцев. – Дмитрий Андреевич, вы не находите?

      – Мясо вообще странная пища, – тяжело пережевывал Мамут.

      – Это почему же? – спросил Саблин.

      – Живое потому что. А стоит ли убивать живое исключительно ради поедания?

      – Жалко?

      – Конечно, жалко. Мы на прошлой неделе в Путятино ездили к Адамовичам. Только от станции отъехали – ступица подломилась. Дотащились до тамошнего шорника. А пока он новую ладил, я на ракиту присел эдак в теньке. Ну и подошла ко мне свинья. Обыкновенная хавронья. Встала и смотрит на меня. Выразительно смотрит. Живое существо. Целый космос. А для шорника – просто семь пудов мяса. И я подумал: какая все-таки это дичь – пожирать живых существ! Прерывать жизнь, разрушать гармонию только для процесса переваривания пищи. Который кончается известно чем.

      – Вы просто как Толстой рассуждаете, – усмехнулась Румянцева.

      – По проблеме вегетарианства у меня с графом нет расхождений. Вот непротивление злу – это увольте.

      – Что значит – прерывать жизнь? – перчил печень Саблин. – А у яблока вы не прерываете жизнь? У ржаного колоса?

      – Колосу не больно. А свинья визжит. Значит, страдает. А страдание – нарушение мировой гармонии.

      – А может, яблоку тоже больно, когда им хрустят, –