Сны Бога. Мистическая драма. Мария Мелех

вновь окунул ее в воду и выбрал синий. Еще одна лента. Затем зеленый. Красный. Внезапно желтый. Бирюзовый. Розовый.

      Чистый лист бумаги. Первое, что я нарисовал в своей жизни, была радуга. Из тех цветов, которые я сам для нее определил.

      После этого я не мыслил ни дня без нового занятия. Поначалу родители активно поощряли меня, предполагая, что развитие моторики рук хорошо скажется на моем общем состоянии. С их помощью я постигал простейшую технику рисования, феномен четкости линий, сочетания цветов, перспективы и даже светотени. Цветовой спектр был самой удивительной из всех загадок. Его однозначная градуировка быстро показала свой коварный лик.

      – Трава?

      – Зеленая!

      – Разве?

      – Зеленая! (упрямо)

      – А под тем деревом, там, где тень?

      – Зеленая!

      – Присмотрись…

      Так я еще в младенчестве избавился от неприятной болезни человеческого сознания – способности мыслить заранее данными определениями и шаблонами. Оказалось, если правильно взглянуть на мир, его картина, представлявшаяся такой стройной и логичной, рассыпается в прах. Оказалось, мы не видим и половины, или даже вовсе не то, и наше восприятие следует программным ожиданиями. Если бы родители знали, к чему подтолкнули меня своей помощью – быть может, никогда бы не подвели сына к столь опасному дару.

      – Трава под деревом?

      – Черная? (Изумленно). Нет, серая!… Прозрачно-черная?

      – А там, в центре лужайки?

      – Желтое пятно! Лимонное, почти белое! Там солнце!

      – Кора дерева?

      – Я ее рисовал коричневым…

      – А она…?

      – Серо-зеленая.

      – Небо?

      – Голубое, даже без облаков. Не обманешь меня!

      – Такое же голубое, как вчера?

      – Я не помню.

      – Подбери цвет и нарисуй. А завтра сверь.

      На следующий день было столь же ясно, но мой насыщенный голубой не подошел: небо уже испепелилось солнцем, и безнадежно выцветало.

      Проблемы начались позже, годам к шести, когда всем окружающим стало ясно: в общем-то, ничего, кроме рисования, меня и не интересует. Я даже не мог попросту разделить забавы своих сверстников. Абсолютно все мне необходимо было переосмыслить в царстве своей комнатки, с кисточкой в руках. Я был замкнутым, настороженным малышом, тихоней, про которого все говорят: «Себе на уме». А на уме у меня были самые невозможные миры, населенные разноцветными существами, впитавшими в себя признаки всего и вся, что я успел увидеть и почувствовать.

      Но по-настоящему я превратился в трудного ребенка, когда пошел в школу. К тому времени у меня была уже собственная маленькая мастерская, наполненная подарками родственников, прознавших о моем увлечении. И только я собирался погрузиться в свой мир, приобретший, наконец, все желанные атрибуты, как появилась она.

      Я сразу понял, что испытываю к ней тихую, но лютую ненависть. Она отнимала драгоценное