Серафим. Елена Крюкова

так и летят навстречу ему.

      – Однажды мне-е-е приснился… ужасный, страшный сон!.. Мой ми-и-иленький… жени-и-ился…

      – Нару-у-ушил кля-а-атву он!..

      Солнце все выше. Утро раннее, а уже так жарко! Плывем по течению, к острову Телячьему. Вижу, как рубаха все темнеет, сыреет на его плечах, на груди и впалом животе. Ноги его крепко упираются в перекладину в днище лодки. Весла взмахивают, так же без брызг, но все реже.

      Вот поднял весла, скрипнули уключины. Положил весла на борта. Устал.

      А лодку само несет течение, несет, чуть крутит, относит вбок, к левому, луговому берегу… Мы – на фарватере… Ни лодчонки рыбачьей… Ни души… Нет, вон вдалеке, за Хмелевкой уже, ближе к Барковке – три лодки, как черные большие рыбы, не середине реки, замерли…

      Кудрявые берега острова ближе. Тальник, ивы, старые ветлы в три обхвата… камыши в заводях… Светлый, светлый, почти белый песок… Отмели старым золотом просвечивают сквозь синеватую волжскую воду…

      В Волге вода – синяя, а в Суре, там, где она в Волгу впадает, – серая, бурая, мутная. Это если сверху, с обрыва, глядеть. А если на берег сойти – сурская вода тоже прозрачная, только желтоватая… будто золотая. И тепленькая, теплей волжской.

      – Гляди, Настя, вода-то – голубая… как камень дорогой… сапфир… в скани…

      – Что такое – скань?..

      – Украшение… на окладе иконы… проволока витая, серебряная, позолоченная… в нее самоцветы… мастерами всажены…

      Не гребет уже… а задыхается.

      И я задыхаюсь вместе с ним.

      От… радости безбрежной… быть вместе с ним, плыть…

      – Вот он… Телячий…

      – А телята… где ж?..

      – А… разбрелись… убрели в облака… во время… коровушками стали…

      – А потом – черепами?.. костями?.. А у животных есть душа?..

      – Даже у рыб… Настенька…

      – Так что ж… мы их ловить-то… будем?.. Может… и не надо…

      – А я… не всех буду ловить. Я… одну лишь рыбу поймать хочу…

      И глаза, глаза сквозь меня, насквозь…

      И его глаза – как драгоценный камень… Я не знаю камней названий. Дорка Преловская знает… Ла, ла… лазурит?..

      – Какую?..

      Он сидит далеко, на корме, но будто он близко, рядом со мной, вплотную ко мне. И я будто слышу, что он ответит мне: тебя, Настя, рыба моя золотая, рыба серебряная моя, единственная.

      Так он глазами шепчет мне, и я слышу. А вслух говорит:

      – Здесь, на Телячьем, есть… кроется он здесь… рыбаки старые говорили, да и весь Василь знает… живет стерляжий царь.

      Смех из меня вырывается, как голуби из голубятни!

      – Ха-ха! Ха-ха-хаха! – смеюсь, и опять он густо, вишнево краснеет весь. – Ха-ха-ха! Какие щас стерляжьи цари! Они давно уж умерли все… выловили их всех! Еще цари выловили, ха-ха-ха… отец Серафим!..

      Он схватил в крепкие руки весла, стал подгребать к песчаному берегу, к отмели, похожей на вышитый золотом свадебный