Серафим. Елена Крюкова

што ж не могешь-та, Иулианья, а?!..

      Не хохочет – грохочет. Вот, наконец, глаза в глаза мои – зырит.

      А-а-а-а-о-о-о… В глазах-ти – Волга синя, безбрежна… свет кромешнай…

      – Вретя вы все!.. Не рыбалили вы!..

      Обнимат миня за спину. За пузо лапат. И не могу я яво руки стряхнуть, не могу по ним – ладонью – вдарить.

      – Да вот те святой крест, матушка! – Встает передо мной, как солдат на присяге, руку ко лбу взбрасыват. И крестицца, да, воистину, широко так, с размахом, быдто – траву косит, крестицца. В плечины свои, в живот под грязной рубахой щепоть, как нож в масло, втыкат. – Неужто по мине не видать, што рыбалил я?

      – Рыба-а-а-алил!

      С девкой, шепчу я сибе сама под нос, с девкой… штоб он не слыхал, тихохонько шепчу…

      – Давай, Иулианья, не устраивай мине тут… – Посуровел. – Накрывай лучче, мать, на стол! Я и правда проголодалси! Быка бы съел!

      Метнулась я к печке. Чугунок со щами вытащила. На стол – бух! Все мечу: и селедку нарезанну, и мясо тесаком кромсаю, штоб поскорей, и крынку с молоком тащу, а он к крынке лапищи тянет, нос туда окунат, длинный нос свой, эх, и правда, как раньше я не примечала-та, он ить, длинноносай, на икону похож!.. на Николушку Мирликейского!.. угодника дивного!.. или нет, нет, боле на Ивана Богослова, с такими ж длиннами волосьями по плечам, с глазищами длиннами, светлами… али темнами?.. а пес яво знат, они у няво то светлы, как вода, то темны, как уголь в печи… хамлявон…

      Швырк – я яво по затылку. Легонечко.

      – Што нос в молоко-та суешь?!

      – Млеко, – мурлычет, кот, – млеко, м-м-м-м!..

      – Мле-ко… Руки-та помоете, посля рыбалки?..

      Как робенок, послушно к умывальнику поплелся.

      – Слей мине, матушка! – просит.

      Я ковш взяла, воды зачерпнула, он наклонился и рубаху через башку кудлату стянул. И я чуть не ахнула. Вся спина в песке… В царапинах… На камнях валялися, што ль?.. Али скровзь кусты колючи пробирались?.. А плечи-то, плечи… все спалены! Пламенем горят!

      Лью воду холодну. Лью на затылок, на шею, на грязны руки. И верно, вижу, лапы-то все в чешуе. Значит, не врал. Значит – рыбалил. Вода льецца, он трет шею ладонями, фыркат, башкой трясет, я вся в брызгах, терплю, а он кричит:

      – Лей! Лей ищо!

      Ищо зачерпываю. Выливаю из ковша – зло – на спину, на загривок яму – разом. Водопад! Он вопит, восторг выражат.

      – А-а-а-а-ах!.. спаси Бог, уважила…

      Полотенце протягиваю. Спину промокаю яму… и вправду как дитенку. Вода, бормочу скрозь зубы сибе, вода, она святая, она все… очистит…

      Рожу вытират. Обгорелу свою. От зубов яво – белый свет – на сгорело яво лицо.

      Полотенце в угол бросат. На лавку.

      К столу шагат. И я – шагаю. За ним. Как овца – за бараном.

      – Молитву вы прочтетя али я прочту?

      Встает за столом. Длиннай. Жердь…

      И сердце мое из грудей – прыг! – наружу…

      И голос страшнай, нутряной, во мине: «Это тибе и сынок, это тибе и муженек, это брат и сват тибе, это и отец родный тибе, он тибе все, все, слышь,