Серафим. Елена Крюкова

Здеся светло, окна в сад выходят…»

      А лето, лето тако стояло! Просто праздник, а не лето!

      Красотища! Вишнями листва усыпана! Сливы зреют! Ветки от плодов гнуцца! Все, все растет, чему не лень!

      «По плодам их узнаете их», – вспомнила я вдруг тогда Писание.

      Ндравится, грит? Ну и забирайте, грит! И глазенки смеюцца, и рот смеецца, и борода смеецца и трясецца, и все в нем смеецца. Мине показалося – подошвы яво даже смеюцца!

      И я тоже рассмеялася. Ну не могла не засмеяцца! Так хохотал, зараза…

      Стоим посередь комнаты и ржем, как два коня. Как конь и лошадь.

      Конь… и лошадь…

      «Ну што, – грит, – освятительну молитву тибе, матушка Иулианья, прочесть?»

      Я не матушка, лепечу, я сестра…

      «Кака ж ты сестра! Ты у миня в доме уж живешь, и хозяйкою, только што не венчаны мы с тобой, а как приживалка, значитца, ты уже матушка», – и миня за руку берет. И рука руку жжет. И стыдно мине! И больно, жалко как-то всяво прошедшего, минувшего… Девчонку сибя вижу… И нынешню – в морщинах, стару клячу, в платке тугом, белом, на затылке в крепкай узел увязанном… И вижу: напротив миня чужой мужик стоит, поп городской, длинны волосья по плечам барахтаюцца, бородка кольцыми вьецца, – красавчик! Холенай! Барсук… А я кто?! Я кто перед им?! Кашеварка?!

      Выдернула руку. Захотела – скорей – прочь.

      Деньги у миня были, на ахтобус билет бы купила…

      И повернулась, штобы – вон идтить.

      А он, ловкач такой, зверь, миня за руку цоп – и удержал. Удержал! И крепко, сволочь, держал! Вцепился, как утопленник в доску!

      «Нет, – грит, – не пойдешь! Никуды не пойдешь. Я теперича твой хозяин!»

      «А я не рабыня ваша!» – воплю.

      И он, дрянь така, держа мою руку крепко, башку кудлату склонил низко и тихо так бормочет мине: ты раба Божия, мать Иулиания, раба ты Божья, поняла, и што тибе назначил Бог делать в жизни, то ты, мать, и будешь творить, ну, поняла? Поняла? Поняла?

      Рука в руке стояли. Навроде как супруги.

      О-о-о-о-ох…

      И лицо мое мокро все, и текут, текут по нему реки-ручьи, солены реки текут, все не остановяцца.

      Двунадесятый праздник. Рождество Пресвятой Богородицы

      Круговорот времен происходил неуклонно, и наступила осень, золотая осень в Василе; и широкие синие ладони Волги принимали золотые яблоки прибрежных лесов, и серебристые, серые рабочие руки Суры катали красные шары лещины, рыжие метелки робких осин, драгоценные кабошоны желудей на Шишкином мысе, превратившемся в мощный золотой костер. Дубовая роща вся вспыхнула пожарищем. Ветер гнал по дорогам и разворачивал напогляд золотые веера кленовых листьев. Все умирало так торжественно, так роскошно!

      Осенью, осенью родилась Матушка Богородица моя.

      Осенью пел я Ей осанну Ея.

      – Сей день Господень, радуйтеся людие: се бо света чертог и книга слова животнаго из утробы произыде, и яже к востоком дверь рождшися, ожидает входа Святителя Великаго, Eдина и Eдинаго вводящи Христа во вселенную, во спасение