Серафим. Елена Крюкова

Володя Паршин. Он вообще-то учитель, физику преподает в нашей школе. Красивый, хоть и старый. Девчонки все были влюблены в него. Про физику не думали. Думали: а вдруг после уроков – за старым домом, где Горький Алексей Максимыч жил когда-то, дачу снимал, – возьмет, обнимет да поцелует? Глазки строили Володе…

      Володя на девчонок – плевать хотел… Он же верующий. И у него жена такая пышная, толстогрудая. И сыночек взрослый уже, в городе живет.

      Ну да, я про церковь… Про батюшку…

      Мне тяжело. Трудно мне про него. Простите. Сейчас. Помолчу.

      На первую службу, она называется Литургия, все село пригласили. Оповестили объявлением – вывесили у сельмага, на доске: «СЕГОДНЯ, 21 ИЮЛЯ, СОСТОИТСЯ БОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТУРГИЯ В ХРАМЕ КАЗАНСКОЙ БОЖЬЕЙ МАТЕРИ В ХМЕЛЕВКЕ. СЛУЖИТ ОТЕЦ СЕРАФИМ».

      И внизу, в углу листа, было приписано карандашом: «НОВЫЙ СВЯЩЕННИК».

      Народу в церкви собралось – не протолкнуться. На клиросе стояли четыре наших девчонки, десятиклассницы: Кира, Раисы Захаровой дочка, Липа Зудина, Дорочка Преловская и Галя Ермакова. Они пели тоненькими голосами.

      Народ колыхался, топтался, перешептывался.

      Новый священник стоял посреди церкви, высокий, как высокое дерево. Одеяние на нем топорщилось, торчало колоколом. Я забыла, как называется: то ли ряса, то ли риза. Свечки горели, и ткань, из которой пошита была у него эта его… риза, отсвечивала в огнях то розовым, то золотым, то ярко-алым, будто ягодный сок по ней тек. Парча?..

      – Парча, – шепнула я еле слышно.

      Подружка моя, Светка Бардина, меня локтем в бок пхнула.

      – Ты че это? – зашипела, как змея. – Ты че бормочешь? Какая моча? Служба же идет!

      – А ты че? – прошипела я в ответ и небольно ударила Бардину кулаком по твердому заду.

      – Девчонки, ну вы че?! – заворчали сзади нас.

      А девочки на клиросе пели, все пели чудесную музыку! Я никогда такой не слыхала.

      И новый священник тоже пел. То говорил распевно, растяжно, то пел.

      И я ему в глаза посмотрела вдруг. Я слишком рядом с ним стояла. Близко так к нему.

      Я даже чувствовала, какой от него хороший запах раздается. Духовитый такой. Смолкой сосновой пахнет. И немного медом.

      Ряса эта, или риза, блестит… как розовая кровь… золотом светится…

      И глаза его тоже – светятся.

      И только на меня глядят.

      В меня. Вглубь.

      А рот широко разинул, и из-под усов, из бороды золотой как раскатится на весь храм:

      – Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человецех благоволение-е-е-е-е!

      Я чуть не подпрыгнула от радости. Все вернулось! То, что сожгли!

      Он все глядел мне в душу.

      В душонку мою, кощенку, котенка…

      «Не утопи. Не погуби», – говорила я ему глазами.

      Это я сейчас понимаю, что я тогда так ему глазами кричала.

      «Не погублю. Сберегу», – кричали мне в ответ его золотые, ясные, широко на широком лице стоящие глаза.

      Он