Серафим. Елена Крюкова

позолоченную ручку. Старухи, молодухи, мужики, пацаны, наши власти, наша беднота – все смиренно выстроились в ряд и стали подходить к батюшке и к Володе Паршину. Володя держал золотой кубок в руках осторожно, как ребенка, как драгоценную шкатулку. В его глазах блестели слезы, и иногда скатывались, не удержанные веками, по щекам, по носу, по подбородку. Я впервые в жизни видела, как мужик плачет от радости.

      – Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите… – тоненько, совсем высоко, поднебесно, как птички, пели девочки.

      Люди все сложили крест-накрест руки на груди. Я тоже сложила. Дорожка людская тянулась. Я видела – первые, кто подходил к батюшке, раскрывали рты, и он вкладывал им в рот ложку, полную чем-то темно-красным, и что-то ласково, как отец, приговаривал. И они наклонялись и целовали край золотого кубка и батюшкину руку. А Володя Паршин вежливо утирал им рты красной тряпицей, перекинутой у него через руку.

      Вот и я подошла.

      Вот и я совсем рядом.

      Я сделала шаг к батюшке и зажмурила глаза.

      – Открой глаза, дочка, – услышала я тихое, – не бойся…

      Я открыла глаза. В мои губы вплыла ложка, и сладкое, винное облило, обожгло мне язык и глотку.

      Он совал ложку мне в рот, а сам глядел на меня, опять глядел в душу мне!

      И я не могла отойти.

      Щеки горячим залились.

      Я видела – и не видела. Я ослепла тогда.

      А он опустил ложку снова в кубок – и улыбался, улыбался мне светло.

      А потом перестал улыбаться.

      Губы его задрожали.

      – Доченька… – очень тихо сказал.

      Я услышала.

      Никто больше не услышал.

      И я встала на цыпочки. Какая муха меня укусила?! Что я делала-то, не сознавала…

      Потянулась вверх. К нему!

      Вроде как поцеловать – за сладость…

      Нет, может быть, обнять… за шею… крепко…

      И его лицо все залила алая алость, красная краска. Будто сто свеч вспыхнуло изнутри, под щеками его, под бородой.

      Я глядела, как длинные волосы его струятся на золотые парчовые плечи.

      Я себя увидела будто со стороны: как зарываюсь в эти волосы носом, губами…

      И тут меня сзади ударила между лопаток Светка Бардина. Ребром ладони стукнула, больно.

      – Ты че, ну, дура совсем?!.. Давай, двигай…

      Дорочка Преловская на клиросе пела, заливалась соловушкой, закатывала вверх глазенки, и белки смешно блестели, как ядра спелой лещины.

      Рассказ о жизни: Однозубая Валя

      Мне шестьдесят недавно исполнилось. Такой старой себя чувствую.

      Да ведь и натерпелась выше крыши. Иной раз Господу взмолюсь: возьми Ты меня к себе! Что я тут сколыдорю! Не берет. Видать, не время еще.

      Я в Василе родилась, и всю жизнь тут живу. Кем только не работала. Мамка моя работала в колхозе, мы тогда жили впроголодь, ей трудодни ставили, палочки какие-то, и все обещали: мы тебе за эти палочки – денежки дадим! Все ждала-ждала, а не давали. Так и померла: