Наследница царицы Савской. Индия Эдхилл

Наама прекрасна, как ночное небо, – поспешила ответить Таллай.

      – Я не о красоте своей спрашиваю, а о шали, – строго посмотрела на нее Наама. – Приятна ли она для глаза?

      – Да! – Темные глаза Таллай светились восхищением. – Она очень красива. Я хотела бы такую шаль.

      – И все женщины во дворце получат такую шаль еще до следующего новолуния, – быстро вставила Ора.

      – Да, – рассмеялась Наама, – но мою царь увидит первой!

      Любуясь своим телом, обтянутым похожей на звездную ночь материей, своей кожей, сияющей, как полная луна, кудрями, лежащими, как темные облака, Наама улыбнулась.

      – И к следующему новолунию царица Наама придумает новый наряд. – В голосе Оры звучала гордость за изобретательность госпожи.

      И, хотя с накрашенных губ Наамы не сходила улыбка, сердце ее сжалось.

      «Да, к тому времени я должна придумать нечто новое, соблазнительное. Чтобы царь смотрел на меня и не сводил глаз». Наама вдруг почувствовала усталость. Глядя на великолепие своего отражения в бронзовом зеркале, она подавила вздох. Но она не могла позволить себе уныние. Речь шла о будущем ее сына.

      И ее собственном.

      Матери следующего царя полагались почет и защита. Для царицы-матери не имело значения, было ли ее тело жирным или изящным, бороздили кожу ее лица морщины или нет, блестели ее волосы или свисали тусклыми седыми прядями.

      «До новой луны еще много дней. К тому времени… К тому времени я что-нибудь придумаю!»

      Для матери царя уже не имеет значения, красива она или нет.

      «Да, к будущему новолунию я что-нибудь придумаю.

      У меня нет выбора».

Ахия

      «Еще одна царственная блудница». Со своего наблюдательного пункта у Конских ворот Ахия следил за неспешным приближением очередной невесты царя Соломона. Процессия шла под звон бронзовых тимпанов. Ими потрясали одетые в черное сопровождающие – жрецы иноземной гнусности, перед которой пресмыкалась колхидская царевна. Ложные боги, лживые женщины, осквернявшие город Яхве.

      «А царь ничего не делает». Хуже того, царь принимает всю эту мерзость с улыбкой, встречает с распростертыми объятиями.

      Колхидская процессия уже вошла в главные ворота, они ступили своими нечистыми ногами на мощенные камнем улицы Иерусалима. На мужчинах развевались отделанные бахромой платья, дряблые лица были раскрашены, словно у блудниц. А женщины были облачены в пурпурные кожаные штаны, туго зашнурованные на бедрах. От вида одних только этих тварей в сердце пророка запустила зубы ноющая боль – явный знак, что Яхве гневается. Но дальше – больше. И хуже. Приблизилась сама царевна. Бесстыжая сидела на повозке из черного дерева, инкрустированного серебряными полумесяцами и змеями. А тащили повозку собаки.

      Святотатство на святотатстве. Ахия прижал кулаки к груди, в которой бушевал пожар. Собаки. Ничего удивительного, что он чувствует себя так, словно изнутри его терзают острые клыки. Черные зверюги величиной с ослов, в сбруе из пурпурной кожи,