Ты, я и другие. Финнуала Кирни

это совершенно обычное дело: вставить кляп части своего рассудка. – Ну вот. Мы ее заткнули, ты успешна и свободна. Даже счастлива. Как по-твоему, что ты должна привести в порядок, чтобы к этому прийти?

      Погодите, как это? Я. Счастливо. Живу одна. Мысль любопытная, но все равно я энергично трясу головой:

      – Не знаю.

      Каролина берет со стола книгу, открывает на закладке.

      – «Силу, смелость и уверенность приобретают тогда, когда смотрят страху прямо в глаза. Надо делать то, чего, казалось бы, вы сделать не сможете».

      Она подчеркивает конец фразы интонацией и захлопывает книгу.

      – Элеонора Рузвельт.

      С трудом сглотнув, собираю кукол-матрешек в одну и кладу ее обратно на стол, продолжая отрицательно мотать головой:

      – Что бы это ни было – я не готова.

      – Возьми матрешку с собой, – предлагает Каролина, – легче будет представлять. Вдруг поможет? Ее зовут Бабушка.

      Я разглядываю фигурку, потом забираю со стола и кладу в сумку, избегая смотреть Каролине в глаза. Господь всемогущий, я пришла за излечением к специалисту, который затыкает рот своему внутреннему диверсанту и дает имена куклам.

      На этой неделе мне удается написать только половину песни. Воздух искрится возбуждением: неужели это именно она, та самая? Моя внутренняя диверсантка, особа, которую я теперь называю Аза Зель, надежно спеленута. В моем разуме поселяется Элеонора Рузвельт. Я слушаю много невероятной музыки, смотрю классику кинематографа и непонятным образом вновь настраиваюсь на мир любви. Я еще не знаю, как назову эту песню, но она про пару, которая словно создана друг для друга. Им просто не найти никого другого – без второй половинки они утратят целостность, распадутся. Пока у меня только самый первый набросок, но в нем точно что-то есть. Я пересылаю отрывок Джошу, и в этот момент во входную дверь начинают трезвонить.

      Звуки пронзают весь дом, бьют по нервам.

      – Да иду же, – бурчу я, прыгая вниз по ступенькам. Смотрю в глазок, недоумевая, кому это так приспичило. Плечи опускаются, и я прижимаюсь лбом к белой блестящей двери.

      – Прекрати пялиться, Элизабет. Открывай.

      Я тяну дверь на себя.

      – Дорогая. – Мама целует меня в щеку и заходит в дом, бросив краткий взгляд на мое настенное художество. – На улице моросит.

      Она пристраивает длинный кислотно-розовый зонтик на вешалку рядом с крикетной битой Адама.

      – Откуда ты здесь взялась? – спрашиваю я.

      – Мне позвонила Мег. – Она приподымает маленький ранец. – Пришла сделать тебе маникюр.

      Я теряю дар речи, а мама уже шуршит пакетами, раскладывая что-то на обеденном столе.

      Встаю в дверях гостиной, испытывая нервное и злое возбуждение, гадая, что могла наговорить бабушке Мег.

      – Мне не нужен маникюр, я… – Пытаюсь подобрать слова поточнее, но безуспешно: «Пожалуйста, уйди, мам. Мне нужно писать песню, которую номинируют на „Оскар“. Я не хочу рассказывать тебе, что творится в моей жизни. Давай я буду по телефону делать вид, что все в порядке? Уезжай в свой Котсуолд, а?»

      – Открой