Тьмать. Андрей Вознесенский

светлая струя.

      Высокая стена прощенья.

      И боли чёткая стрела.

1963* * *

      Сирень похожа на Париж,

      горящий осами окошек.

      Ты кисть особняков продрогших

      серебряную шевелишь.

      Гудя нависшими бровями,

      страшон от счастья и тоски,

      Париж,

      как пчёлы,

      собираю

      в мои подглазные мешки.

1963ПАРИЖ БЕЗ РИФМ

      Париж скребут. Париж парадят.

      Бьют пескоструйным аппаратом.

      Матрон эпохи рококо

      продраивает душ Шарко!

      И я изрёк: «Как это нужно —

      содрать с предметов слой наружный,

      увидеть мир без оболочек,

      порочных схем и стен барочных!..»

      Я был пророчески смешон,

      но наш патрон, мадам Ланшон,

      сказала: «О-ля-ля, мой друг!..»

      И вдруг —

      город преобразился,

      стены исчезли, вернее, стали

      прозрачными,

      над улицами, как связки цветных шаров,

      висели комнаты,

      каждая освещалась по-разному,

      внутри, как виноградные косточки

      горели фигуры и кровати,

      вещи сбросили панцири, обложки, оболочки,

      над столом

      коричнево изгибался чай,

      сохраняя форму чайника,

      и так же, сохраняя форму водопроводной

      трубы,

      по потолку бежала круглая серебряная вода,

      в соборе Парижской Богомагери шла,

      как сквозь аквариум,

      просвечивали люстры и красные кардиналы,

      архитектура испарилась,

      и только круглый витраж розетки почему-то парил

      над площадью, как знак:

      «Проезд запрещён»,

      над Лувром из постаментов, как 16 матрасных пружин,

      дрожали каркасы статуй,

      пружины были во всём,

      всё тикало,

      о Париж,

      мир паутинок, антенн и оголённых

      проволочек,

      как ты дрожишь,

      как тикаешь мотором гоночным,

      о сердце под лиловой плёночкой,

      Париж

      (на месте грудного кармашка, вертикальная, как рыбка,

      плыла бритва фирмы «Жиллетт»)!

      Париж, как ты раним, Париж,

      под скорлупою ироничности,

      под откровенностью, граничащей

      с незащищённостью,

      Париж,

      в Париже вы одни всегда,

      хоть никогда не в одиночестве,

      и в смехе грусть,

      как в вишне косточка,

      Париж – горящая вода,

      Париж,

      как ты наоборотен,

      как бел твой Булонский лес,

      он юн, как купальщицы,

      бежали розовые собаки,

      они смущённо обнюхивались,

      они могли перелиться одна в другую,

      как шарики ртути,

      и некто, голый, как змея,

      промолвил: «Чернобурка я»,

      шли люди,

      на месте отвинченных черепов,

      как птицы в проволочных

      клетках,

      свистали