Преступление из наказания. Прошлое переплетается с настоящим…. Александр Семёнович Черенов

ни крути, – вздохнул-уточнил я, – а кастет никак не тянет на самооборону.

      – А на превышение? – завибрировал надеждой голос сынка.

      – Видно будет…

      Моё заявление соответствовало действительности не только «на все сто», но и «с перевыполнением плана». Я – человек слова, и поэтому даже из тактических соображений никогда не обещал «клиентам» того, чего либо не собирался, либо не мог гарантировать. Не всегда это было на пользу делу, но ни «по низу», ни по верху никогда не случалось того, что «слух пройдет обо мне по всей Руси великой»: «Петрович – гнида и гад»!

      – Кстати, острие одного из обломков в крови. И наверняка это не твоя кровь…

      Многоточие вполне «читалось на слух» – и сынок опустил голову.

      – Моя… но не кровь: работа… Когда я дал ему по башке кастетом, он не сразу отключился. Пришлось добавить. Ну, а потом я глянул на эти обломки, и такая злость меня взяла: «получил от отца вспомоществование»! А тут ещё этот хрен «проснулся» и как заорёт «Мочи его!». Ну, я и ткнул его обломком в дырку… Кстати, не я один: Зам тоже поучаствовал. Так, что кровь должна быть на двух обломках.

      В этот момент что-то угрожающе зашипело в магнитофоне: я включил запись сразу же, как только «малец» начал «колоться». Постфактум оформить это мероприятие как «протокол допроса с применением звукозаписи» всегда было плёвым делом: вернусь к себе и оформлю. А «в день составления» «обвиняемый», как обычно, подпишет на последнем листе «сокращённый вариант». Как говорится: «не первый год замужем». Главное, чтобы «старичок» не отключился! Сколько раз уже эта допотопная «Романтика» подводила меня – и не сосчитать! Но я мужественно – и столь же обречённо – хранил ей верность: рассчитывать на замену не приходилось. Разве, что на катушечный «Маяк» «из девятнадцатого века».

      – Только, гражданин следователь: я не убивал его!

      Под мольбу в глазах и восклицательный знак в голосе сынок скрестил руки на груди.

      – Честное слово: не убивал! Когда мы уходили, он ещё стонал!

      – То есть, ты хочешь сказать, что подвесил его кто-то другой?

      Ответом мне были честно выпученные глаза и «честное-пречестное» удивление в них.

      – Что?!

      – Твой папа был повешен.

      Я прозвучал сухо, лаконично и безжалостно. Прозвучал я так по двум причинам: от профессионального бессердечия и по тактическим соображениям. Уж, очень мне захотелось понаблюдать за реакцией «ответчика». Но реакция меня разочаровала: лицо сынка неожиданно съёжилось – и слёзы покатились из его глаз ручьём. И не литературным ручьём: взаправдашним. Он пытался что-то сказать, но захлёбывался в рыданиях на каждом, не то, что слове – звуке.

      Я переглянулся с Палычем – и тот неуверенно двинул плечом. Это неуверенное телодвижение показалось мне знаменательным: уверенность «всегда профессионально уверенного в себе» подполковника была поколеблена. А всё потому, что сынок и выглядел, и звучал не только правдоподобно: достоверно.

      – Ладно.

      Я