Полтора килограмма соли. Татьяна Леонтьева

из туалета.

      В старших классах мы уже не ходили в поэтический кружок и Ярославцева совсем забросили. К нему подтянулись пятиклашки, а нам стало как-то несолидно. Выросли. Все дети талантливы, но отнюдь не каждый потом до старости пишет стихи, да еще и толковые. Из нашего кружка ни одного поэта не вышло.

      Тогда мы с Наталкой уже хорошо освоили центр. Там обитали наши музыканты. Всякий раз, проходя мимо Писательской, я говорила Наталке, что нужно навестить Ярославцева. И вот однажды мы наконец заглянули.

      Это было вдень Ивана Купалы. К вечеру ливанул дождь с градом, бешеными потоками несущийся по асфальту к канализационным люкам. Пробежав от остановки до писателей, мы обе оказались мокрые насквозь.

      И вот мы возникли на пороге, как две принцессы на горошине. Писатели были на месте. Ярославцев, как обычно, сидел уткнувшись в рукописи. Коваленко читал у окна, тоже как всегда. Оба что-то потягивали из рюмочек, какой-то коньячок. По-рабочему так, непразднично.

      Нас немедленно напоили чаем. Коваленко предложил коньячку.

      Ярославцев приставил указательный палец к переносице и смущенно проговорил:

      – Не рано ли… девчонкам?

      – Ты что, Кеш? – удивился Коваленко. – У тебя девки, гляди, какие здоровые. Уже, наверное, романы крутить с ними можно. Вышли из нимфеточного возраста.

      Мы совсем по-нимфеточному захихикали, по обыкновению делая друг другу знаки.

      – Вот ты уже столько лет с ними занимаешься, – продолжал Коваленко. – И неужели, Кеш, у тебя ни с кем из них не было романа?

      – Нет, – развел руками Ярославцев.

      Я улыбалась.

      – Ты посмотри, какие у нее ямочки, – указал на меня Коваленко.

      Ярославцев попытался свернуть разговор на другую тему, и мы, как раньше, взялись читать стихи. Коваленко похвалил один из моих опусов, сочиненных ночью на подоконнике. Достал свою новую книжку и написал что-то на титульном листе. Протянул молча мне.

      Наталка заторопилась к музыкантам, несмотря на дождь. Я решила задержаться и вышла ее проводить.

      – Танька-Танька, Коваль-то на тебя глаз положил.

      – Да не, – отмахнулась я. – Это ты ему понравилась.

      – Ты что! Хоть убей! Он тебя хочет. Книжку-то тебе подарил.

      – Да это нам обеим!

      – Ты чё? Один шаг – и Коваль твой!

      – Ой, Ната, иди уже, скажешь тоже!

      – Да сто пудов!

      Наталка убежала, а я вернулась и все сидела, прилипнув к стулу. Мне не хотелось уходить, и я как будто чего-то ждала. Хотя поводы сидеть уже вроде исчерпались.

      – А я, Танечка, как раз собирался уходить, – поднялся Коваленко. – Могутебя подвезти до университета. Тебе ведь в ту сторону?

      Я мелко закивала. Хотя жила совсем в другой стороне, противоположной.

      Мы вышли во внутренний двор через какой-то магазин одежды. Там нас дожидалась машина, но уже не та белая японская, а какая-то серебристая. Я неловко полезла на переднее сиденье. К этому привычки у меня