Гитара, кости и кастет. Все эти юноши печальные… (сборник). Френсис Скотт Фицджеральд

как, – сказала она. А затем, после паузы: – Этот ребенок – первый, которого я по-настоящему хочу. Видишь ли, я наконец-то влюбилась!

      Он ничего не ответил, пораженный вероломством ее памяти.

      Видимо, она заметила, что ее «наконец-то» стало для него сильным ударом, потому что тут же добавила:

      – Я теряла голову рядом с тобой, Энсон! Ты мог заставить меня сделать все что угодно. Но мы не были бы счастливы. Я для тебя недостаточно умна. Я не люблю все усложнять, как ты. – Она помолчала. – А ты никогда не остепенишься, – сказала она.

      Это было как нож в спину – из всех возможных обвинений именно этого он никогда не заслуживал.

      – Я бы остепенился, если бы женщины вели себя иначе, – сказал он. – И если бы я не знал их так хорошо, и если бы они не портили нас для других женщин, и если бы у них была хоть капля гордости! Если бы я только мог уснуть и затем проснуться в доме, который был бы по-настоящему моим! Ведь именно для этого я и создан, Пола, именно это женщины всегда во мне замечали и любили! Проблема в том, что теперь мне уже никогда не пройти отборочный тур.

      Хагерти вернулся около одиннадцати; они выпили виски, а затем Пола встала и объявила, что идет спать. Она подошла к мужу и встала рядом с ним.

      – Где ты был, милый? – спросила она.

      – У Эда Саундерса. Выпили по стаканчику.

      – А я беспокоилась. Думала, вдруг ты меня бросил?

      Она прижалась головой к его груди.

      – Он такой милый, правда, Энсон? – спросила она.

      – Полностью согласен! – сказал Энсон, рассмеявшись.

      Она подняла голову и посмотрела на мужа.

      – Ну, я готова, – сказала она. Затем повернулась к Энсону: – Хочешь увидеть наш фирменный семейный гимнастический номер?

      – Конечно! – заинтересованно ответил он.

      – Отлично. Начинаем!

      Хагерти с легкостью подхватил ее на руки.

      – Вот какой у нас номер: каждый вечер он относит меня наверх на руках! – сказала Пола. – Правда, очень мило с его стороны?

      – Да! – сказал Энсон.

      Хагерти слегка склонил голову, прижавшись щекой к щеке Полы.

      – И я его люблю! – сказала она. – Я ведь тебе только что говорила, правда, Энсон?

      – Да, – сказал он.

      – Он самый-самый милый на всем свете – правда, радость моя? Ну, спокойной ночи, Энсон… Мы пошли. Ух, какой же он сильный!

      – Да, – сказал Энсон.

      – Я выложила для тебя пижаму Пита, найдешь ее у себя на кровати. Сладких снов! Увидимся за завтраком!

      – Да, – сказал Энсон.

      VIII

      Старшие компаньоны в фирме настаивали, чтобы Энсон уехал на лето за границу. Уже семь лет он почти не отдыхал, говорили они. Он выдохся и нуждался в перемене обстановки. Энсон отказывался.

      – Если я уеду, – говорил он, – я никогда не вернусь.

      – Это просто смешно, старина! Вернешься через три месяца, и никакой депрессии! С новыми силами!

      – Нет! – упрямо качал он головой. – Стоит мне остановиться, и я уже не смогу