Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник). Френсис Скотт Фицджеральд

Гордон! Ты смешон. Ты меня обидел! Ты ведешь себя, словно… Словно сумасшедший!

      – Признаю. Я слегка не в себе. Со мной что-то не то, Эдит. Я потерял какую-то часть себя. Да какая теперь разница…

      – Разница есть. Расскажи мне!

      – Расскажу только одно. Я ведь всегда был чудаком – слегка отличался от других ребят. В университете это ничего не значило, но сейчас все стало иначе. Внутри меня четыре месяца что-то рвалось, будто швы на костюме, который вот-вот развалится, едва лопнут последние ниточки. Я понемногу схожу с ума.

      Он посмотрел на нее широко открытыми глазами и вдруг стал смеяться, а она отшатнулась от него:

      – В чем дело?

      – Во мне! – повторил он. – Я схожу с ума. Я здесь, будто во сне, – весь этот ресторан, все это вокруг…

      Прямо на глазах он вдруг совершенно изменился. В нем больше не было легкости, веселья и беззаботности – им полностью овладели апатия и уныние. Ее охватило отвращение, а за ним последовала легкая, внезапно нагрянувшая тоска. Ей показалось, что его голос доносится из глубокой бездны.

      – Эдит, – сказал он, – я думал, что я умный и талантливый. Я думал, что я художник! Теперь я знаю, что я – никто. Я не умею рисовать, Эдит. Даже не знаю, зачем я тебе все это рассказываю.

      Она с отсутствующим видом кивнула.

      – Я не умею рисовать, я ничего не умею. Я беден, как церковная крыса! – Он рассмеялся, горько и чрезмерно громко. – Я превратился в презренного нищего, я стал пиявкой для своих друзей! Я неудачник. И я чертовски беден!

      Ее отвращение росло. На этот раз она уже едва кивнула, ожидая первой же удобной возможности, чтобы встать и уйти.

      В глазах Гордона вдруг показались слезы.

      – Эдит, – сказал он, и было видно, что он с большим трудом держит себя в руках, – не могу даже выразить, что значат для меня твои слова о том, что на свете еще остался хотя бы один человек, готовый меня выслушать!

      Он потянулся, чтобы погладить ее по руке, но она тут же непроизвольно отдернула руку.

      – Я тебе крайне признателен, – повторил он.

      – Ну что ж, – медленно проговорила она, глядя ему прямо в глаза, – я всегда рада старым друзьям. Но мне очень неприятно видеть тебя в таком состоянии, Гордон.

      Последовало молчание – они просто смотрели друг на друга, и появившийся на мгновение в его взгляде пыл угас. Она встала и стояла, глядя на него непроницаемыми глазами.

      – Пойдем потанцуем? – равнодушно предложила она.

      «Любовь – хрупкая вещь, – думала она, – но обломки, может быть, и можно спасти; то, что вертелось на языке, что могло бы быть сказано… Новые слова любви, разученные ласки – их можно сохранить для другого любимого».

      V

      Питер Химмель, кавалер прекрасной Эдит, к пренебрежению не привык; но им пренебрегли, и он чувствовал обиду, унижение и стыдился самого себя. Вот уже два месяца их отношения с Эдит Брейдин подразумевали, что письма должны были доставляться непременно в тот же день и первым классом, а поскольку он знал, что единственной причиной и объяснением отправки писем первым классом служит ценность корреспонденции в сентиментальном плане, �