Про Иону (сборник). Маргарита Хемлин

Фима, ты тут? Я знаю, ты тут. Открывай. Это Майя.

      Бью в дверь, она ходит из стороны в сторону – изнутри ни звука.

      Села возле двери и думаю: бежать за помощью в жилконтору, звать слесаря, ломать, что ли. Конечно, внутри – Фима. Больше некому. Позор и оскорбительные разговоры соседей, обсуждение, прочее. Нет, добьюсь сама.

      Снова бью. Пяткой. Без реакции.

      Взяла толстую палку – валялась рядом, бью изо всех сил.

      Крючок не выдержал. Дверь открылась.

      В темноте ничего не видно. Лампочки никогда и не было, ходили со свечкой.

      Зову шепотом, ласково:

      – Фима, это я, Майя. Где ты тут?

      И Фима подал-таки голос.

      – Ты одна?

      – Одна.

      – Никто за тобой не следил?

      – Никто.

      – А я спал. Хорошо спал. Покормишь меня? У меня еда давно кончилась. Кругом полицаи. Выходить боюсь.

      – Не бойся, Фима. Я тебя выведу. Полицаи в другое место пошли.

      – Стреляют?

      – А как же, стреляют. Очень стреляют. Пока наши придут, пересидишь у меня.

      – Я и детей возьму. Их не прогонишь? Они ж твои родные дети. Ты ж родных не прогонишь на смерть. Да?

      И тут двигается на меня громада. Вроде Фима, а вроде и не Фима. Подошел вплотную. Потный, грязный всех сортов вперемешку. Он в каморе и ел, и спал, и всё. А громада потому, что накрутил на себя все барахло. И на туловище, и на голову, и на руки, и на ноги. Не человек. Я рассмотрела, как могла, – из прохода лампочка мерехтела еле-еле.

      – Пойдем потихоньку, Фимочка. А деток нету, Фима, они сами уже ушли. Далеко ушли. Все.

      Беру его за лохмотья и веду за собой. Ha улице, нa свету, хоть караул кричи. Такой страх.

      Он говорит:

      – Ты первая иди, тебя не тронут, ты на еврейку не похожая. А я на кого похожий? Посмотри. И позовешь. Только рукой.

      Так и сделала.

      В квартире Фима даже успокоился. Сам пошел на кухню, начал лазить по кастрюлям на плите, что-то оттуда подхватывал руками и ронял на пол. До рта так ничего не донес.

      – Поел. До отвала.

      Я налила в корытце, где купала Мишеньку, воды из титана и говорю:

      – Фимочка, ингеле, становись в корыто. Буду тебя мылить мылом. Оно хорошо пахнет, земляничкой.

      Фима размотался, снял все, что на нем было, и голый стал в корыто. Стоит и руками прикрывает глаза, как маленький, чтобы мыло не попало.

      – Ты, мамэле, скорей. У тебя мыла хватит?

      – Хватит.

      И мою его. Как Мишеньку.

      – Такой беленький будешь, что сорока унесет. – Так моя мама мне говорила, и я так сказала Фиме.

      Ну, вымыла. Чисто. Ноги ему переставила из корыта на пол. Принесла новое белье – Мирослава, брюки, майку, рубашку. Не по размеру, большое. Ну ладно.

      Вытираю полотенцем насухо.

      Говорю:

      – Не бойся ничего, Фимочка, маленький, мамэле тебя никому не отдаст. У мамэле пушка есть. И танк есть. И целая железная дорога. Мы уедем. Уедем.

      Фима захныкал:

      – Не хочу ехать, мамэле, я тут хочу. Не хочу ехать.

      Я ласково наступаю:

      – А