Про Иону (сборник). Маргарита Хемлин

поинтересовалась, почему назначение произошло внезапно. Оказалось, никакой внезапности. Вопрос рассматривался давно, бывший директор ушел на пенсию, и кандидатуру Мирослава выдвинули сразу. Но пока шла бюрократическая волокита, он не опережал события. Могло повернуться в любую сторону.

      – Мне твое спокойствие, Майечка, дороже всего на свете.

      И тут Мишенька подал голос:

      – Мамочка, дядя Фима еще приедет? Мы с ним в шашкес играть будем. А то папа давно со мной не играет.

      Я аж подскочила.

      – Во-первых, не в шашкес, а в шашки. Повтори. Шаш-ки. Шаш-ки.

      Мишенька повторил, не поднимая головы от рельсов.

      – А во-вторых, дядя Фима уехал далеко-далеко.

      Мирослав осуждающе посмотрел на меня. Но у меня же нервы. Ему хорошо, он не в курсе.

      – Давай, Мишка, сейчас в Чапаева? – Мирослав сдвинул чашки с тарелками в сторону, освободил место для шашек. Неосторожно задел вазочку. Она упала на пол, печенье рассыпалось в мелкие крошки. Песочное, очень ломкое. Хоть и магазинное, но тесто отличное. У меня из глаз брызнули слезы.

      Мирослав не заметил. Достал картонку, мешочек с шашками, расставил и спокойно предложил:

      – Садись, Мишка. Ты будешь Чапаев, а я Фурманов.

      Миша с радостью. Они шумели, щелкали с различными шуточными угрозами по шашкам, которые разлетались далеко в стороны. Я их собирала и составляла в столбики на другом конце стола, как раз там, где пятно на скатерти. Жилка хозяйки брала свое.

      Победил Миша.

      Мирослав поощрительно сказал:

      – Молодец, сынка.

      А у меня внутри отдается: «Чапаев», «Чапаев». Психическая атака белых. А за белыми Ленька, а за Ленькой Фимка с ножиком, а за Фимкой черт знает что: и мама, и Гиля, и Тарасенко, и Мотька со своими папами-мамами, и торт «Киевский». И Ольга Николаевна. И форточка ее закрытая.

      Тут стало ясно, что никакого всецелого свободного состояния у меня нет. Фима оставил меня крутиться на карусели, и мне ее не прекратить. Вот что он натворил своей замутненной головой. И никому ни до чего. Никому.

      Но дело не в этом.

      В понедельник вечером приехала моя мама. И не одна.

      С какой-то теткой.

      Мама представила ее с порога: Блюма Цивкина, невеста Фимы.

      Описывать эту, с позволения сказать, невесту не буду. Глазищи черные, как угли, живот толстый, ножищи, как столбы. Зубов – через один. Волосы короткие, черные, редкие, крутятся проволокой. Но в данном случае – какая разница?

      Мама поддерживает ее за локоть, как пострадавшую.

      Еще в комнату не вошли, а раздался вопрос Блюмы:

      – Где Фимочка?

      – Примите горькую правду, – говорю, – если Фима к вам не вернулся до сих пор, значит, он без вести пропавший.

      Мама плюхнулась на стул. Блюма по инерции – к ней на колени. Как стул не развалился!

      Я оттащила Блюму к кровати, усадила.

      Мама бегает по комнате и ломает руки:

      – Что значит – без вести пропавший? Сейчас не война. У него с собой документы. Ты в больницах