Когда судьба мстит. Лилия Лукина

извиняясь, объяснила: – Я его когда-то играла… Давно… – она чуть виновато улыбнулась, как, впрочем, она улыбалась всегда, и, опуская свои вещи на пол, приветливо сказала: – Ну, давай знакомиться, сыночка, я Леночкина мама, меня Зинаидой Константиновной зовут.

      А ведь действительно играла, неожиданно вспомнила я. Да, играла. Когда мы приходили в гости к ее маме, бабушке Зое, она садилась за пианино и играла. А куда потом делось пианино, когда бабушка умерла? К нам его точно не перевезли. Почему? Странно, почему же его не перевезли к нам? Я старалась отвлечься на посторонние мысли, чтобы не видеть и не слышать того, что происходило в палате. Я, как страус в минуту опасности, прятала свою голову в эти мысли, потому что боялась, что сейчас кто-нибудь засмеется над мамой, над ее словами – «Надо же, деревенская бабка играла Шопена!», над ее внешним видом. Но, когда я отважилась отвлечься от этих мыслей, то выяснилось, что ничего страшного не произошло, и никто над мамой не смеялся, а Батя, вообще, смотрел на нее каким-то потрясенным взглядом, которого я у него никогда не видела, и молчал. А вот мама, тем временем, продолжала говорить, словно и не видя его изумления.

      – Представляешь, сыночка, я сегодня первый раз в жизни на самолете летела – страху натерпелась, ты себе представить не можешь! И как ты не боишься всю жизнь летать? – она привычным, с детства знакомым мне жестом приложила ему ко лбу тыльную сторону ладони и удовлетворенно сказала: – Ну вот, температурки у тебя нет. А что это у вас здесь так прохладно? Ты не мерзнешь ли, сыночка? – она запросто, словно родному, словно знала его с самого рождения и имела на это право, потрогала его ступню и воскликнула: – Ба, ноги-то ледяные! Ну, это дело поправимое. Смотри, сыночка, что мы тебе с бабой Варей связали, – и она достала из пакета носки. – Из Васькиной шерсти, – объяснила она. – Помнишь Ваську? Только ты не смейся, пожалуйста, мы торопились и один Варвара вязала, а второй – я, вот они и получились: один подлиннее, а второй покороче… Но теплые! Давай одену! – и она действительно стала одевать ему носки, а Влад все так же потрясенно молчал, смотрел на нее во все глаза и не думал возражать.

      Я готова была провалиться от стыда сквозь землю, забиться в самый дальний и глухой угол, чтобы меня никто не видел. Сама я ни на кого не глядела, но мне все равно казалось, что Батины соседи по палате смотрят на меня с насмешкой, решив, что Орлову совершенно непостижимым образом досталась в жены скандальная деревенская девка – не иначе, как брюхом приперла и заставила жениться. Я отошла в сторону и присела на стул, боясь пошевелить, в глупой надежде, что так я буду незаметнее, и обо мне просто забудут, а островок боли, тем временем, все разрастался и разрастался. А мама все суетилась около Влада, взяла из тумбочки второе одеяло и укрыла его: «Так-то лучше будет», на что он просто кивнул, не в силах произнести ни слова. Потом она поставила на колени один из пакетов и достала, укутанную какими-то тряпками и старыми газетами кастрюлю, приговаривая:

      – Я вот смотрю, сыночка, что завтрак-то у тебя нетронутый совсем, – она кивнула