Когда судьба мстит. Лилия Лукина

и прижав ее к груди – сердце колотилось где-то в горле. – Или ночной кошмар? Мне это приснилось? А если здесь действительно была женщина? И безразличие Влада именно из-за нее? А почему я, собственно, думала, что он, вернувшись после моего отказа в полк, должен жить один? Он человек совершенно свободный… Он мне ничем не обязан… Интересно, какая она? Ведь в доме обязательно должны остаться ее следы: фотографии, какие-нибудь заколки, что-то еще…

      И я начала методично обыскивать квартиру Орлова, благо чего-чего, а этого опыта мне не занимать, вот где пригодилась милицейская школа. Я была противна самой себе, ненавидела и презирала себя за то, что делаю, но продолжала планомерно и целеустремленно осматривать все места, где могло хоть что-то сохраниться: за зеркалом, под столиком, тумбочкой и кроватью в спальне, под ванной, в кухне. Я поштучно перебрала все вещи в шифоньере, перерыла письменный стол, облазила все закоулки – ничего. Искать фотографию было бесполезно – она могла лежать между страницами любой из книг в кабинете, и, чтобы найти ее, мне потребовалось бы несколько дней, которых у меня в запасе не было. Обессиленная, я рухнула в кожаное кресло там же. Что ж, материальных следов присутствия женщины в этой квартире я не нашла – Ната с Татой постарались – но я была уверена, что она там была. И, хоть она и ушла, но вот ее душа осталась здесь, и дом бережно хранил память о ней, родной, и враждебно, даже со злостью отталкивал меня, совершенно ему чужую. Он просто выдавливал меня из этой квартиры – я это физически ощущала, кожей.

      – Не надо! – сказала я вслух, глядя по сторонам и сжимая в руке Снежинку. – Не прогоняй меня! Я и сама скоро отсюда уйду. Просто поверь мне, что я не хотела никому зла… Я не виновата в том, что произошло. Я бы никогда сюда не приехала, если бы не ребенок… Ведь ты же не желаешь зла сыну своего хозяина, правда?

      Я лепетала все, что только приходило в голову, мне нужно было выговориться, излить душу, выплеснуть все накопившееся напряжение, мне нужно было выплакаться, прореветься, прорыдаться, чтобы успокоиться. Слезы лились ручьем, а я вытирала их рукавом и все говорила и говорила, стремясь оправдаться перед этой старинной мебелью, перед картинами, перед часами, самая не зная за какую свою вину, но твердо зная, что она действительно была.

      – Я обязательно постараюсь сделать его счастливым, поверь мне! – говорила я, обращаясь почему-то к роялю. – Я очень, очень хочу, чтобы он был счастлив… Я все для этого сделаю… – обещала я, хлюпая носом.

      Но успокоения мне это не принесло, и рамы картин начали казаться мне хищными оскаленными пастями, готовыми вот-вот поглотить меня, а книжные шкафы стали угрожающе надвигаться, чтобы раздавить, расплющить врага своего хозяина. С трудом сориентировавшись, я бросилась к стене, примыкавшей к квартире Наташи и начала стучать по ней, как бешеная. Прекратила же я только тогда, когда она, в ночной рубашке и накинутом поверх халате, почти силой оторвала меня от нее.

      – Что случилось, Елена Васильевна?

      Она