Дело княжны Саломеи. Эля Хакимова

человеком, способным помочь Грушевскому, оказался некий сморщенный, как сушеный гриб, старичок, видимо родственник князей, судя по тому, что все вокруг именовали его дядюшкой. Расторопный, разумный и понятливый человечек. Только к его мягкому, как лесной мох, голосу в состоянии была еще прислушаться раздавленная несчастьем княгиня. Тем удивительнее это было, что вел он себя очень просто и внешне казался таким незначительным, как хлеб на любом столе, особенно по сравнению с тем изысканным впечатлением, которое производили князья. Небольшого росточка, с добродушным личиком и венчиком пушистых седых волос на голове, он один мог удержать в своих проворных ручках потерянных князей, а вместе с ними и весь расшатавшийся мир, от падения в бездну хаоса, истерики и бездействия.

      Родители Саломеи отличались особой породистостью, оба были высокими, стройными и красивыми людьми. Княгиня оказалась старше, чем можно было ожидать от матери восемнадцатилетней красавицы. Это была женщина с тонкими чертами несколько удлиненного лица, пышными пепельно-русыми волосами, высоким бледным лбом и длиной шеей с широкими морщинами поперек. Даже в такой ситуации, находясь в своих покоях, она была в длинных перчатках, закрывавших тонкие руки по локоть. Отец выглядел в точности так, как должен выглядеть кахетинский князь, – удивительно привлекательный мужчина с гордым орлиным профилем, горящими влажными черными глазами, смуглый, стройный и сухощавый. Сделав все, что счел необходимым, велев горничным почаще менять компрессы на лбу у княгини, не волновать ее по возможности и каждый час давать успокоительные капли, Грушевский вышел от князей Ангелашвили в твердой уверенности, что Саломея никак не могла по собственной воле или по легкомыслию огорчить таких хороших и любящих родителей и такого верного дядюшку. Старичок взволнованно ломал руки, когда провожал Грушевского из покоев князей.

      – Дети, дети… Как много счастья они приносят и как много боли! – невольно вырвался горестный стон из его впалой груди. – Я держал ее вот в этих ладонях во время крещения. Такая крохотная, теплая, спокойная, пахла ромашками и молоком… Знаете, она ведь все это время смотрела на меня, не плакала и не кричала, она все понимала. Вот бы дети никогда не взрослели!

      – Страшен мир, в котором дети не взрослеют. Так еще хуже, поверьте мне… – вздохнул Грушевский, пытаясь представить девушку с портрета невинным младенцем, совсем как те малютки, которых забрал Господь у них с Пульхерией. – Бог даст, все образуется.

      – Только на него уповаю, – горячо перекрестился дядюшка и поспешил обратно к родителям своей крестницы.

      Управляющему, который дожидался у выхода из покоев князей, Грушевский сообщил, что женщина вне опасности. И, в свою очередь, поинтересовался, что предпринимается для поиска княжны и что удалось узнать на данный момент.

      – Уж и не знаю, что предположить, – поразмыслив, решился ответить управляющий. Все же врач, видно по всему, крутилось в его банковской голове, человек в доме