Дело княжны Саломеи. Эля Хакимова

когда говорит, – шепотом заметила Домна Карповна, встав на колена. – И правда, чувствует кончину…

      – А разве святому можно водку? – поинтересовался Грушевский.

      – Водку-то? – снова каркнул дядька, мигая своими глубокими, сверкавшими, как угольки, глазками. – Водку можно пить, поелику мы люди такие. Водку просим – воду пьем, воду просим – водку пьем! Все по велению святого Пятницы.

      – Пел сегодня еще «О всепетая мати» и «Милосердия двери отверзи», – умильно отчиталась одноглазая.

      – Предреки, батюшка, господам, – попросила Домна Карповна, – нарочно пришли к тебе за умом.

      Старик зыркнул своими глазищами из густых зарослей косматых бровей и выпростал из-под грязного одеяла волосатую лапу. Алена подскочила с пером и обшитой сафьяном тетрадью.

      – Кинареечка моя, – ласково пробормотал старец, – лапушка, вербочка.

      «Лапушка» победоносно оглянулась на господ и поднесла книжицу. Пока старец писал, купчиха бормотала молитвы и клала крестные знамения, широко разводя руки над своими обширными персями. Закончив, старец кивнул Алене, та вырвала листок и подала Грушевскому. Поскольку в комнатке было темно, он торопливо поднялся по лесенке наверх и пулей выскочил на свежий воздух. Тюрк от него не отставал и не отрываясь глядел на листок, зажатый Грушевским в руке.

      – Спасибо вам, Домна Карповна, – опомнившись, поспешил Максим Максимович поблагодарить купчиху. Та стояла в дверях избушки с просветленным благочестивым лицом.

      – Ступайте, отдохните, – поклонилась она в ответ. – Венчание назначено на два часа, так уж, ежели за вами не пришлют, ступайте сами. Церковь за усадьбой, там увидите.

      Распрощавшись с любезной купчихой, гости пошли к мостику.

      – Удивительный народ русский, – рассуждал вслух Грушевский. – Такая широкая душа и искренняя вера, при таких диких нравах…

      Оглянувшись, он увидел, что Тюрк встал как вкопанный посреди моста и не двигается с места. Иван Карлович не отрываясь смотрел на карман сюртука, в который Грушевский машинально положил записку. Наконец сообразив, в чем причина упрямства его подопечного, Грушевский тяжело вздохнул и сунул клочок бумаги в цепкие руки Тюрка. Тот принялся читать записку тут же, прямо на мостках. Грушевский стоял и наслаждался воздухом, плеском озерной воды и живописными берегами. Самому ему, после беглого осмотра, ничто в записке примечательным не показалось. Это были какие-то детские каракули, написанные очень ясным, четким почерком, будто ребенком, учившимся писать. Слова русские, греческие, латинские, написанные с грамматическими ошибками, да еще и кириллицей, в общем, представляли собой сущую белиберду.

      «Пришли гуляти на свадебке, а будете искати беса. Цорная роза не спасет, а альпа (Белая, что ли? – предположил Грушевский, читая записку в первый раз) риза у ереси не уводит. Будьте мудры яко ехидны, и цели яко колюмпы (голуби?), и нетленен яко арпорс (если б вместо п, то это деревья) кипариси