Дело княжны Саломеи. Эля Хакимова

румянцем так же обильно, как недавно лили дождевые струи. Грушевский смотрел на него, и сердце его разрывалось, но чем он мог утешить Колю? Люди умирают, и никого не пощадит смерть, как бы сильно их не любили, как бы сильно не страдали от их потери…

      Кое-как успокоив юношу, Максим Максимович уложил его на неудобный диванчик в китайском стиле и дождался, когда благодатный детский сон сомкнул влажные от слез ресницы. Обернувшись, он застал Тюрка увлеченно читающим письмо Коли.

      – Иван Карлович, что вы делаете?! – шепотом, чтобы не разбудить Колю, возмутился Грушевский.

      – Вы знаете, действительно любопытный почерк… – не отвлекаясь от своего занятия, пробормотал Тюрк.

      – Но это ведь как минимум неприлично! Помилуйте, читать чужие письма, это уж черт знает что такое!

      – Неприлично? – задумался Тюрк, словно впервые слышал это слово. – Но мне интересно.

      – И что с того? Приличия не зависят от ваших интересов!

      – Кому это может повредить?

      – Немедленно оставьте письмо, – совсем вспылил Максим Максимович, – и больше никогда при мне не делайте ничего подобного!

      – Хорошо, – равнодушно пожав плечами и немного подумав, смирился Тюрк. – Но ведь он сам его нам дал.

      – А вы и рады воспользоваться волнением юноши. Стыдно!

      Но тут в дверь постучали. Это был мальчик, которого послал к Грушевскому Кузьма Семенович с берега озера. Спешно собравшись, он выскочили в прохладу занимающегося утра. Еще по-ночному темный лес, освеженный грозой, влажно шелестел листвой. Запахи зелени и мокрой травы, сока в сломанных ветках и сбитых цветках казались резче ранним утром.

      – Нашли, – Кузьма Семенович, уставший, мрачный, с почерневшей от влаги шевелюрой, встретил Грушевского у мостков. Мужики с причаливших лодок благоговейно стояли поодаль. – Задели сначала корягу. Чуть лодку не перевернули. Потом нащупали ее. Не смогли крюком зацепить, так двумя шестами…

      На мостках лежало тело утопленницы, покрытое рогожей. Из-под нее вытекали черные струи воды, змеились водоросли, клубилась густая тина. Грушевский унял непонятную при его опыте дрожь в руках и, став на колено перед трупом, отбросил край рогожи.

      Глава 8

      – Что скажете, Максим Максимович? – раздался нескромный вопрос, и из-за толпы мужичков вышел на мостки человек в новеньком непромокаемом плаще с капюшоном.

      Только его здесь не хватало, с досады поморщился Грушевский, прежде чем выпрямиться навстречу нахалу. Это был журналист Животов Арсентий Петрович собственной персоной. Автор, широко известный по серии статей «Петербургские профили» в разных газетах города, а также по самым скандальным и дурно пахнущим заметкам в желтоватом «Петербургском листке». Эту гладкую, слегка полноватую, пышущую здоровьем физиономию, будто постным маслом облитую, Грушевскому часто доводилось видеть еще во время работы в полицейской части. Щеголеватый, с претензией на моду одетый пронырливый