Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы. Алексей Козлов

выберут лучшее! Может, они будут там, а может, и нет! А писаке или писателю нужно только вострить перо и тексты кропать получшей и позабористей! Вот и всё!

      Правда, я иногда задумываюсь, а кому теперь нужны мировые книги? Старички ещё иногда читают старые замусоленные временем книги, а молодые могут от силы прочесть пару фраз, а после их в сон тянет. Такой есть летаргический сон, говорят он очень полезен! Книга так и падает из их юных рук. Они в игры на компе дуются, во все эти долбанные стрелялки, бродилки и коптилки! Плюс в них один – Зигнера можно не только убить, но и оживить снова! Кляповое сознание – это называется! Я уже давно не вижу в своём дворе ни одного хулигана, ни одного маленького хоккеиста с горящими от мороза щеками, ни одного футболиста, вся малышня у этих долбанных компов сидит и играет в стрелялки. Пройдёт два поколения, выйдет наконец такой во двор и все упадут на жопу – две спички-ножки, две спички-ручки и посредине тыква жёлтая – голова с маленьким конопатым носиком! Чего от них после ждать?

      Никому не нужны люди, в голове у которых есть какое-то знание, моральные ценности! Императивы! Честность – это полный теперь отстой! (Не забыть отнести это старческое брюзжание в конец книги, чтобы сразу не отвратить читателей!)

      Но я так не думаю!

      Я вот о чём думаю! Если у человека в голове слова друг с другом не вяжутся, то человек ли это?

      Вот, к примеру, сидит небезызвестный Фёдор Михалыч Достоевский на табуретке в куфне и слёзы льёт. Вчерась он проиграл все гонорары в рулетку, настроение поганое, а тут ещё надо новый роман про какую-нибудь херь кропать, издатель давеча навещал, калошей по ушам стучали-с, есть от чего задуматься! Кофе кончилось, жена ругается в голос, лафа! И вот, чтобы отчитаться перед алчными издателями пишет он скрипучим пером первую фразу своего нового опуса:

      «Вокруг крестьянина пышным роем шумели восторженные мухи!»

      И думает, а вот ведь красиво! Жив ещё, курилка!

      И задумывается, а кто такие эти крестьяне, откуда они, и почему мимо них в таком количестве летают мухи? И не изменить ли общую фабулу, сделав так, чтобы крестьян всё-таки было больше, чем мух?

      И не находя ответа ни на один вопрос, пишет вторую фразу, совсем из другой оперы:

      «Бедная женщина, его боевая подруга, так пахла, что лавочку, куда они зашли за уксусом для Глиста, можно было закрывать сразу и навсегда».

      И снова задумывается, красиво подперев рукой небритую щёку. И понимает, откуда эти мухи и пишет третью фразу:

      «Густым тяжким роем мухи оседали на лице святого, и из последних гаснущих сил он пытался отмахнуться от них падающей налево головой».

      А потом и следущую, в том же духе:

      «Приход этой двойни делал жизнь феерической и наделял её высоким смыслом для всех остальных».

      Написав эти несколько фраз, писатель откладыват стило и отправляется на прогулку,