Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы. Алексей Козлов

и рабы не мыли

      Губами в синий стойкий вход в бутыли.

      Он иногда спускался к их настойке

      И им сулил последнее с любовью.

      Жакет жены или жилет от тройки,

      Оставшейся от свадьбы как наследство,

      Как говорят ракиты и равины

      Отсюда путь в утраченное детство.

      Здесь тайные вечери – не попойки!

      Чужое благо – не свинина с кровью!

      Прилепился отважный взгляд к матрасу…

      И участковый с нищенской заплатой.

      Акулий глаз и кобура на крупе

      Мечтал о супе сыну и о супе

      Себе… А как же быть солдату?

      4.

      Так был положен тяжкий взгляд на хазу.

      В боярышнике очутившись средь флаконов,

      Он не сдавался, поздний пук гормонов

      Отважно говорил ему: «Опасность!»

      Но надо же учесть напор и страстность,

      Народного артиста и актёра,

      А не слепого шептуна из хора.

      Уверенность бывает самомненьем.

      Сирены отвлекали нежным пеньем

      Упорного Улисса от Итаки,

      Он стал хитом на миг в кровавой драке,

      Где выбит мозг, и кто-то выпал, падок,

      То в палисадник, то ли, блин, в осадок,

      И вой сирен сменился соловьями.

      Прекрасно жить с любимыми, друзьми,

      Не зная их имён, фамилий, явок.

      Что фараон египетский без справок?

      Интеллигент без ссылки и отсидки?

      Любой святой всегда висит на нитке!

      5.

      – Прорвёмся, братья! – он шептал бывало, —

      Попытка-не быдло, рога не жвала!

      Мы ж не клопы, а гомо, человеки!

      Такое б говорить в иные веки!

      Когда цензура и профорг с очками,

      И рыбный лов сетями ночью в Каме.

      Амбивалентный смысл растаял втуне,

      Риэлтора на ступе звали Дуней.

      Глаза – в глаза! Так говорят с врагами!

      Увлёкшись вдохновенным разговором,

      В котором были дали неземные,

      Забытый мир, дотла набитый честью,

      Пытался ртуть поймать печальным взором,

      Но не поймал.

      Уверенный в законе,

      Как пред удавом, пребывал на месте!

      Того не зная, рухнул в люк к мамоне,

      В тоннель всё падал, падал, дна не чуя,

      «Где ж мои ножки? Сапоги не жали!

      Кругом летели крышки и пачули,

      Партийные билеты и скрижали,

      Чужие лица, ордена и пули

      Орали, выли, бились и дрожали.

      На вешалку улыбку вешал кролик,

      Монах смеялся и дрожал до колик.

      Из «Шмайсеров» менты стреляли.

      Суки,

      ОМОН и Хаммурапи рвались в Луки,

      От «Мёртвой Головы» остались трое,

      Кому изгои, а кому герои.

      Вросли в ледник над хладным пулемётом,

      Роняя кровь над охладелым взводом,

      Так, полагая быть самой собою,

      Пчела дрожит над опустелым сотом,

      И дым кружил над обгорелым дотом.

      Малыш! Не надо шуток над судьбою!

      Прошенье в рай кончается отводом!

      6.

      Тут