Работаем с полудня до апокалипсиса. Ирина Вадимовна Лазаренко

мясная, острая с пеперони… Не надувайся жабой, сестричка, твои негодовашки я в гробу видал.

      Сестра держала в руках серого стрижа. Тан скользнул по нему взглядом, скинул ботинки и понёс коробки в кухню, к панорамному окну и плетёному креслу. В гостиной едва не запнулся о сдвинутые журнальные столики, на которых что-то химичил отец, бормоча. На появление сына не отреагировал.

      Матери Тан демонстративно не замечал сам, пока она сама не подала голос с лестницы на второй этаж:

      – Вот что ты вечно тянешь в дом всякую дрянь?

      – Вовсе не дрянь, ты бы хоть раз попробовала, – в который раз ответил Тан.

      Он сказал это просто по привычке и из вредности: знал, что никто тут на его пиццу не посягнёт. Ну и славно, потому как делиться он вовсе не хотел: оголодал так, что штаны держатся на честном слове и на последней дырке ремня. Совсем отвык от промозглой погоды, сырости и слякоти, перепуганный организм расходует энергию, как умалишённый: не то спешно пытается накопить какой-то адаптационный жирок, не то бастует и просится обратно в Стамбул, под солнышко и плюс пятнадцать.

      Или даже на Пхукет, где жареные креветки, Пром Тхеп и дружелюбные слоны.

      – Нет, – завелась мать, – знаешь же, никто не будет это есть, ты же назло всё делаешь…

      Сестра за спиной отца проскользнула к окну, бесшумно открыла его и выбросила на улицу серого стрижа. Тот щебетнул и пропал.

      – Тебе же нравится злить сестру, – всё повышая голос, продолжала мать, – и в нас с отцом тыкать свою ненормальность…

      – Ну всё-всё-всё! – перебил отец. – Не бранись, милая.

      Мать секунду смотрела на него, сдвинув брови, а потом вдруг расхохоталась визгливо:

      – «Не бранись», ой не могу! Ой уморишь ты меня, ой уморишь!

      – Аха-ха! – зашёлся и отец – Уморю, ой уморю!

      Тан с сестрой переглянулись – на лице у обоих был совершенно одинаковое выражение тоскливой покорности судьбе – и одинаково же подняли глаза к потолку. Пожалуй, единственное, в чём они когда-либо были единодушны – это оценка чувства юмора своих старших родственников.

      Ногой придвинув плетёное кресло поближе к окну, Тан открыл коробку пиццы с пеперони и перцем, облизнулся, подцепил первый кусок. Сестру вымело из кухни запахами горячего теста и копчёных колбасок. Он слышал, как она записывает сторис, шлёпая босыми ногами по длинному коридору:

      – Привет, мои пупсики! Ноябрь поёт нам в ушки, что на носу новогодние корпоративы! Давайте убедимся, что вы у меня умнички и не выглядите коровами в ваших праздничных нарядах! Скидывайте свои фоточки из примерочных! А для коровок у меня есть новая система, как скидывать по пять килограмм в неделю, если хватит силы воли! Цём-цём, пупсики!

      Тан вытащил из-под себя высокую подушку, которая невесть зачем лежала в кресле. Наверное, тут любил сидеть ребёнок настоящих хозяев квартиры, и подушку ему подкладывали, чтобы дотягивался до столика. Тан наклонился, осмотрел стекло столешницы. Так и есть: недостёртые отпечатки маленьких пальцев на краешке.

      Ему