История немецкой литературы XVIII века. Галина Синило

и месту вечного блаженства – Элизиуму:

      О, so bauten wir hier Hütten der Freundschaft uns!

      Ewig wohnten wir hier, ewig!

      Der Schattenwald Wandelt’ uns sich in Tempe,

      Jenes Tal in Elysium!

      О, так построили мы здесь хижины дружбы себе!

      Вечно жили мы здесь, вечно! Тенистый лес

      Превратился для нас в Темпе,

      Та долина – в Элизиум!

(Перевод наш. – Г. С.)

      Стихия эмоций и поток мыслей, тончайших ассоциаций теснейшим образом переплетаются, создавая ту самую «поэзию мысли», в которую Клопшток не просто вносит свои нюансы и обертоны, но открывает ее новую страницу. Пластичность ландшафта у Броккеса и Галлера уступает место тончайшей амальгаме чувств и мыслей воспринимающего этот ландшафт поэтического «я», потоку ассоциаций. Субъект и объект, существующие в лирике предшественников Клопштока все-таки изолированно (что и придает ей оттенок эпичности), в его поэзии растворяются друг в друге, сливаются в стихии лиризма. Резко возрастает степень субъективности поэта, его художнического произвола, его стремления следовать прихотливым ассоциациям сознания и переливам чувств.

      С самого начала еще одна лирическая тема оказывается чрезвычайно важной для молодого Клопштока: Бог, Его присутствие в мире, Его непостижимость и стремление человека постичь Его. Об этом поэт размышляет в оде «К Богу» («An Gott», 1759):

      Ein stiller Schauer Deiner Allgegenwart

      Erschüttert, Gott, mich. Sanfter erbebt mein

      Herz Und mein Gebein. Ich fühl, ich fühl es,

      Daß Du auch hier, wo ich weine, Gott, bist.

      Тихое созерцание Твоего всеирисутствия

      Потрясает, Боже, меня. Нежнее трепещет сердце

      И все существо мое. Я чую, я чую,

      Что Ты и здесь, где я плачу, Боже.

(Перевод наш. – Г. С.)

      Питомец пиетистов и наследник старой немецкой мистики, Клопшток открывает Бога в глубинах своей души, ощущает Его присутствие в каждом природном феномене. «Лирика природы» и «лирика мысли» тесно сопрягаются в его творчестве с духовным гимном. В поисках адекватной стилистики и ритмики для выражения религиозного чувства он совершенно закономерно обращается к образности, стилистике, ритмике библейских Псалмов и на этом пути делает открытие чрезвычайной важности: создает первый образец немецкого философского гимна, написанного верлибром (in freien Rhythmen – «в свободных ритмах»), намного опережая свое время, предвосхищая поиски молодого Гёте и позднего Гёльдерлина, перебрасывая мост из века XVIII в XX:

      Der Wald neigt sich, der Strom fliehet, und ich

      Falle nicht auf mein Angesicht?

      Herr! Herr! Gott! barmherzig und gnädig!

      Du Naher! erbarme dich meiner!

      Лес склоняется, поток бежит, и я ль

      Не паду на лицо мое?

      Господь! Господь! Боже! Милосердный и милостивый!

      Ты, Близкий! помилуй меня!

(Перевод наш. – Г. С.)

      В процитированном гимне «Весеннее празднество» использован антисинтаксический верлибр, оказавшийся столь важным для немецкоязычных поэтов XX в. и почти не прижившийся в других традициях. «Весеннее празднество», которое единодушно вспоминают, произнося имя Клопштока, гётевские Вертер и Лотта, наблюдающие весеннюю грозу, – великолепный образец Gedankenlyrik и Naturlyrik в соединении