История немецкой литературы XVIII века. Галина Синило

«находиться в полусне», «спать») и однокоренные образования от него. Дремота возлюбленной властно охватывает все существо влюбленного, извлекая из его души звуки необычайной гармонии («Ее дрема»):

      Sie schläft. О gieß ihr, Shlummer, geflügeltes

      Balsamisch Leben über ihr sanftes Herz!

      Aus Edens ungetrübter Quelle

      Schöpfe den lichten, kristallnen Tropfen

      Und laß ihn, wo der Wange die Röt entfloh,

      Dort duftig hintaun! Und du, о bessere,

      Der Tugend und der Liebe Ruhe,

      Grazie deines Olymps, bedecke

      Mit deinem Fittich Cidli. Wie schlummert sie,

      Wie stille! Schweig, о leisere Saite selbst!

      Es welket dir dein Lorbeersprößling,

      Wenn aus dem Schlummer du Cidli lispelst!

      Она спит. О, пролей, ты, дрема, крылатую

      Жизнь бальзамически над нежным сердцем ее!

      Из Эдема источников незамутненных

      Возьми ты светлые, кристальные капли

      И дай им там, где сбегает со щек румянец,

      Душисто растаять! И ты, о лучшая,

      Добродетели и любви тишь,

      Грация твоего Олимпа, укрой

      Своим крылом Цидли. Как дремлет она,

      Как тиха! Молчи, о струна тишайшая!

      Да поникнет твой венец лавровый,

      Если от сна ты Цидли пробудишь.

(Перевод наш. – Г. С.)

      В оригинале перед нами достаточно точная имитация алкеевой строфы с неожиданными и совершенно нетипичными для предшествующей немецкой поэзии enjambements – резкими разрывами синтаксиса и переносами на границах строк и строф, переливающихся друг в друга. Обращает на себя внимание соединение предельно кратких фраз, взываний, обращений, восклицаний, постпозитивных определений и качественных слов, дробящих поэтическую речь на отдельные составляющие, и обширной, многослойной синтаксической конструкции, в которой мысль воссоединяется в своей целостности. Именно эту манеру будет развивать дальше Гёльдерлин, доводя до логического предела обе взаимодействующие и разнонаправленные тенденции – стремление к предельной краткости и амплификацию.

      Клопшток также достаточно точно имитирует сапфическую строфу с ее женственным, нисходящим ритмом, с ее выразительным кратким финальным адонием, содержащим всего два ударения и эффектно завершающим высказывание. Однако чаще всего он экспериментирует, создавая свои строфические формы, хранящие тонкие отзвуки эллинской метрики. Такова его «Лента из роз», или «Цепь из роз», – великолепный образец соединения сентименталистской чувствительности и рокайльного изящества, грациозности, миниатюрности. И вновь в центре внимания поэта – таинственное состояние полусна-полуяви, бессловесное, неподвластное сугубо рациональному языку слияние душ (не случайно лирический герой говорит: «Я хорошо чувствовал это и не знал этого»; «я шептал ей бессловесно»):

      Im Frühlings schatten fand ich sie;

      Da band ich sie mit Rosenbändem:

      Sie fühlt’ es nicht und schlummerte.

      Ich sah sie an; mein Leben hing

      Mit diesem Blick an ihrem Leben:

      Ich fühlt’ es wohl und wußt’ es nicht.

      Doch lispelt’ ich ihr sprachlos zu

      Und rauschte mit den Rosenbändern:

      Da wachte sie vom Schlummer auf.

      Sie sah mich an; ihr Leben hing Mit diesem

      Blick an meinem Leben,

      Und um uns ward’s Elysium.

      Поэтический перевод этого стихотворения – один из считанных переводов из Клопштока на русский язык – очень удачно выполнен Александром Кочетковым и носит у него название «Цепь роз»:

      В тени весенней спит она.

      Я