Небесный Стокгольм. Олег Нестеров

что было дальше? – заволновались все.

      – Раздали всем членам президиума ЦК, Хрущев попросил ознакомиться к его приезду. И на первом же совещании всех спрашивает: «Ну что?» А тогда ведь, помните, сумасшедший дом в мире творился, братья китайцы войска в Гималаи ввели, полезли на наших друзей индийцев, пойди разберись. Все и забыли про книжку-то. «Ну, ладно, – говорит Хрущев, – завтра опять у вас спрошу». И давай им стихи читать.

      – Стихи?!

      – «Наследники Сталина» Евтушенко. Лебедев ему в Пицунде и это успел в уши вложить.

      Вера на секунду ушла в себя, вздохнула и произнесла:

      – Нет, Сталин не сдался.

      Считает он смерть поправимостью.

      Мы вынесли

      Из Мавзолея

      Его.

      Но как из наследников Сталина

      Сталина вынести?

      Читала она хорошо.

      – …Иные и Сталина ругают с трибун,

      А сами

      Ночами

      Тоскуют о времени старом… —

      Президиум ЦК сидит, головы в плечи. А он им дальше:

      – …Покуда наследники Сталина живы еще на земле,

      мне будет казаться,

      Что Сталин еще в Мавзолее.

      Тишина мертвая. Хрущев: «Предлагаю опубликовать». Ничего не поделаешь, опубликовали.

      – Мне кажется, Хрущев – главный поэт нашей эпохи. – Кира сидел с бокалом вина, как усталый грузинский князь.

      – Хорош поэт, – фыркнула Белка. – У него в каждом предложении по ошибке.

      – Он мыслит как художник. – Кира с улыбкой посмотрел на нее. – Ну как вам такое – шесть минут с трибуны ООН рассказывать анекдоты? Вот где хеппенинг! Он же ведет себя как поэт во всех своих начинаниях! Все его причуды – это есенинские коленца. Каждая речь – поэма. Неуклюжая, согласен. Но живая! По бумажке почти не говорит, а если говорит, то непрерывно соскакивает, вся ценность в этих его лирических отступлениях. Мастер импровизации.

      – А кто у нас тогда Евтушенко? – уточнила Люся.

      – Летописец Нестор. Ему главное успеть все записать. Но чем тщательней будет записывать, тем меньше будет поэтом, – подвел итог Кира.

      Голубцы кончились раньше, чем вино. Вера закинула в воду пельмени и продолжила свой рассказ:

      – Короче, Хрущев всех додавил, решили повесть печатать. Вызвал Твардовского на разговор, сказал, что проникся, причем Солженицына называл Иваном Денисовичем, все у него в голове сплелось. Твардовский ему: «Никита Сергеевич, ну вот Некрасов и Николай Первый – это же два лагеря было враждебных. А „Новый мир“ и правительство – мы же по одну сторону окопа. Зачем нам цензура? Меня ЦК на эту должность утвердило. Так зачем надо мной еще один редактор – цензор Главлита? Почему я завишу от его настроения и глупости, почему он мне постоянно – „пейзаж слишком уныл“? Или „утро слишком хмурое“? У них функция-то изначально была – обеспечивать сохранение государственной и военной тайны. А что теперь? Абсурд!»

      – А Хрущев?

      – «Да, – говорит, – согласен, сняли мы в этом году цензуру