Лея Салье. Алексей Небоходов

говорил негромко и размеренно, но его слова не несли в себе смысла. Они существовали лишь для того, чтобы заполнить пространство, чтобы удерживать её внимание, не дать ей замкнуться в себе, спрятаться глубже, чем он мог позволить.

      Он наблюдал за каждой её реакцией, изучая малейшие изменения в выражении лица, в движениях, в том, как замирало её дыхание в ответ на его действия.

      Хотел чувствовать, как её тело дёргается от резкого движения, как замирает, когда он останавливается, как цепенеет от осознания, что всё это продолжается, что он не торопится, что ночь ещё не закончена.

      Лена больше не думала.

      Мысли, такие отчётливые в начале, теперь стали расплывчатыми, невыразительными, словно растворялись в воздухе, становясь лёгкими, бесформенными. Они касались сознания, но не оставляли в нём следов, проходили сквозь неё, не задерживаясь, не застревая, не давая ей возможности ухватиться за что—то конкретное.

      Она закрыла глаза, отрезая себя от реальности, от мелькающих теней, от влажного дыхания, от этого места, которое больше не принадлежало ей. Видеть больше не имело смысла, ощущать – не было необходимости, запоминать – не нужно. Всё, что происходило, теряло вес, размывалось, стиралось, утрачивая связь с чем—то настоящим. Память растворялась в этой вязкой пустоте, где ни одно мгновение не оставляло следа. Её сознание, словно вырванное из собственного тела, блекло, отступая, превращая её в неясную, зыбкую тень, существующую где—то на грани между реальностью и забвением.

      Ночь распалась на фрагменты. Смазанные, неуловимые, словно кто—то разбил зеркало, а теперь её сознание пытается собрать осколки, но они всё время рассыпаются, теряются в серой мгле, исчезают без следа. Лена не знала, где заканчивается реальность и начинается забытьё, не понимала, было ли это следствием усталости или защитным механизмом, который её собственный разум включил, чтобы оградить её от воспоминаний.

      Она не помнила деталей, но чувствовала холод, липкий и густой, застывший внутри, будто в её теле больше не осталось ни крови, ни тепла, ни даже намёка на что—то живое. Этот холод был не тем, что пронизывает тело после долгой ночи на сквозняке. Он рождался внутри, заполняя собой пустые пространства, проникая в кости, растекаясь по внутренним органам, становясь чем—то постоянным, неизменным.

      Она не знала, сколько времени прошло. Проснулась ли она, или просто сменилась одна темнота на другую, чуть более светлую. Когда её веки приоткрылись, когда мир вокруг начал обретать очертания, ей показалось, что она смотрит издалека, сквозь стекло, толстое и мутное, через которое трудно различить детали.

      Всё в комнате оставалось неизменным, словно застывшее во времени. Свет просачивался из—под дверей, размягчая тени, но не давая ощущения уюта. Запахи, перемешавшиеся в плотную, удушливую массу, становились неотъемлемой частью этого пространства, наполняя его тяжестью, которую невозможно было игнорировать.

      Дом пробуждался, наполняясь звуками, привычными, размеренными,