Лея Салье. Алексей Небоходов

что он решит.

      Леонид не смотрел на неё сразу. Он дал ей время почувствовать паузу, осознать её беспомощность. Затем он медленно поднял глаза, без лишних эмоций, только коротко кивнул на стул напротив.

      – Садись.

      Голос его был ровным, спокойным, но за этой размеренностью скрывалось нечто большее. Лена подчинилась.

      Леонид молча раскрыл папку, его движения оставались неторопливыми, выверенными. Каждый жест, словно заранее продуманный, будто в этой сцене уже был сценарий, а он лишь следовал заданному ритму. Лист за листом, он раскладывал перед ней бумаги, двигаясь с безразличной методичностью, а Лена не могла не ощущать, как с каждым новым разворотом её дыхание становилось всё более прерывистым.

      Пальцы её невольно сжались на подлокотниках стула. Кожа на ладонях вспотела, но она не ослабляла хватку, словно этот тонкий слой ткани мог спасти её, удержать от чего—то страшного, неизбежного. Спина её будто приросла к спинке стула, плечи напряжены, но она пыталась не показать этого, хотя дыхание выдаёт её. Слишком частое. Слишком неглубокое.

      – Знаешь, что это? – Леонид небрежно кивнул на бумаги, голос его прозвучал лениво, будто он не придавал значения происходящему.

      Но Лена чувствовала. В этой лености была угроза. В этой спокойной интонации пряталось что—то острое, ледяное, невидимо подкрадывающееся к горлу. Она медленно, с запоздалым страхом опустила глаза.

      Бумаги. На первый взгляд – обычные. Чуть пожелтевшие от времени. Чистые линии печатей. Протоколы. Строчки официального текста. Всё аккуратно, разложено с педантичной точностью.

      Глаза её метнулись по страницам, улавливая отдельные слова, но смысл ускользал, словно разум сопротивлялся, отказывался принять увиденное. Но потом…

      Холод кольнул в грудь. Сердце словно вывернулось, пропустив удар, прежде чем бешено застучало.

      Она узнала этот почерк, эти фотографии, эти протоколы. Подписи, даты – всё это говорило об одном. О ней. О её ошибке. О её прошлом, которое теперь не скрыть. Ограбление. Её причастность. Доказательства, которых было слишком много, чтобы отрицать.

      Её дыхание сбилось. Воздух стал вязким, не заполнял лёгкие, словно превратился в густую, липкую тьму, отравляющую изнутри. Она попыталась вдохнуть глубже, но что—то сдавило её грудь. Губы у неё дрогнули, будто она хотела что—то сказать, но голос застыл, застрял в горле.

      В висках гулко застучало, словно кровь теперь бежала по венам медленнее, утяжеляясь, загустевая. Пальцы дёрнулись, сжались так, что ногти впились в ладони, но она не ощущала боли. Только этот всепоглощающий холод, вползающий под кожу.

      Она подняла глаза и столкнулась с его взглядом.

      Леонид наблюдал за ней спокойно, с тем холодным, безмолвным интересом, который бывает у человека, рассматривающего сломанный механизм. Без сочувствия, без осуждения – лишь ожидание, как долго он ещё будет работать, прежде чем окончательно выйдет из строя.

      Она видела это прежде. Видела у охотников, выжидающих