Стрекозка встает на крыло. Елена Гостева

из-за свершавшегося над поручиком произвола. «Какого произвола?» – не понял он, о чём речь. «Мы слышали: генерал угрожает Вам?» «Господь с вами! Никто ничем не угрожал. За что?» «Разве? Но генерал потребовал уступить коня ему, Вы проявили мужество, осмелились отказать, противостояли генералу…» «Думаю, это чья-то глупая шутка. Я несказанно удивлён! Да, Кочиалов изъявил желание купить коня, но подчеркнул, что обращается ко мне как дворянин к дворянину, а не как генерал к подчинённому. Я ответил, что продавать не буду, только и всего. Никаких угроз!» На лицах дворян читалось разочарование, недоверие, одна из дам спросила:

      – Но Вас не было видно. Говорили, что Вы посажены на гауптвахту!

      – Это чистый вымысел, вздор! Я был занят выучкой лошадей. Вы ж знаете, что лошади – животные нервные, на то, чтобы они привыкли ко мне и стали послушными, требовалось время… Прошу прощения, что предпочитал вашему обществу занятия с лошадьми, но это было необходимо… Никаких гауптвахт, никаких наказаний, уверяю вас…

      Похоже, кто-то из офицеров неудачно пошутил, а в обществе сию глупость приняли за чистую монету. Нехорошо, однако, что дамы нафантазировали лишнего. Получается, напраслину на командира бригады возвели. Посоветоваться бы с кем, например, с Колбяковым. Но всезнайка-майор в этот вечер не появлялся у харьковцев, ротмистры Эсс и Брюховецкий, когда Телятьев поделился с ними, были озадачены.

      – Хмм… Вот как из мухи вырастают целые слоны! – резюмировал Брюховецкий.

      – Странно, что у меня, Вашего непосредственного начальника, никто ничего не спрашивал, – удивился Эсс. – Но Вы ж опровергли домыслы, я думаю, всё разъяснится.

      – Я уверен, что это шутка нашего Тимченки, – предположил Брюховецкий. – Он любит сморозить какую-то глупость и недоумевает, отчего никто не смеётся. Скажу ему, чтобы опроверг сей вздор. Если, конечно, послушает…

      – Вы уверены? Не знаю… – пожал плечами Эсс. – Если кто-то поинтересуется, я подтвержу, что поручика никто ни разу не отправлял на гауптвахту…

      Затем был ужин, после – танцы. Очаровательную даму, ту, что восхищалась Эльбрусом и просила позволения погладить его красивую шелковистую гриву, бросая томные взгляды на хозяина коня, Телятьев пригласил первой. Оказалось, с нею легко танцевать: она чутко, податливо подчинялась партнёру, какое бы движение он ни желал вставить в рисунок танца, дама его угадывала. Потому, уделив внимание барышням, он снова пригласил эту партнёршу, и когда закружил её, приподняв над танцполом так, что изящные ножки в атласных туфельках делали па в воздухе, дама, прижимаясь к нему, выдохнула, что хотела бы прокатиться на прекрасном сером скакуне.

      – С превеликим удовольствием! – ответил он, опуская её. – Хоть прямо сейчас! – а когда музыка закончилась, он, склоняясь к её руке, шепнул. – Выйдите на крыльцо через пять минут…

      Она, прикрывшись веером, ответила:

      – В аллею… с другой стороны дома…

      В полк, на снимаемую им квартиру, поручик вернулся на рассвете.