Помощница по вызову. Дарья Вознесенская

согласится…

      Девушка против!

      Да он маньяк какой-то! Как я могу после того как мы… как я… после вчерашней сцены и вот этого всего к нему снова ехать, а?! Он же не просто так меня зовет, как сотрудницу издательства… Или просто так? Не знаю. Но проверять не собираюсь! Вчера один только шаг внутрь его дома превратил мою устоявшуюся жизнь в какой-то сюрреалистический кошмар, а что будет, если я в том доме весь день проведу? А вдруг и целую неделю? Это ненормально… спрашивать о таком. Я же сотрудник издательства, а не девочка по вызову!

      Вскидываюсь и натыкаюсь на взгляд главного редактора. В котором – неумело спрятанная ненависть. И понимаю вдруг, что он мне не простит. Не простит того, что я увидела и услышала в его кабинете. Всей этой ситуации. В его иерархии даже знаменитые писатели не имеют права так с ним разговаривать. И о том, что он позволил это, никто не должен был знать. Ладно непосредственные подчиненные – они в бар вместе постоянно ходят, наоборот, обсудят там, какой Поздняков мудак. Порычат вместе. Но вот я…

      Кажется, мне не работать здесь больше. При любом раскладе.

      – Может оставите нас наедине с Искрой, обсудить… детали? – и снова мне не дают додумать. Или возразить.

      С каким-то даже облегчением встают все и уходят.

      И правда наедине оставляют.

      В кабинете, который вдруг делается ужасно тесным…

      Вцепляюсь в подлокотники идиотского кресла – они у нас везде, и в кабинетах, и в переговорных. Замираю. Не дышу наверное – а то вдруг этот вдох последним будет? Ведь все выходят… а Поздняков встает и ко мне идет.

      Не смотрю. Но мне слышать и видеть не надо –  чувствую каждое его движение.  И мысли все более странные. Что вот сейчас, когда закрылась дверь за последним участником “переговоров”, он меня из кресла выдернет. И поцелует. Ужас как хочется ощутить вкус его поцелуя. Узнать, какие у него губы. Плотные и твердые, наверное, как он сам.

      Вчера мне так этого хотелось....

      Поцелует, а потом снова спиной к себе развернет. Прижмется. На стол может швырнет  и брюки вниз дернет. А у меня там трусы ужасные… Ему же все равно? Или пусть трусы тоже сразу сдергивает, вместе со штанами, чтобы не успел разглядеть…

      Господи, я вот сейчас фантазирую или боюсь этого?

      И правда разворачивает – вместе с креслом. Только к себе. На соседний стул садится, напротив. Теперь я не могу не смотреть. Не имею права прятаться.

      У Позднякова насмешка в глазах. А у меня, наверное, уже все лицо красное. Мне кажется, что он понял, о чем я думаю. По моему лицу увидел, что именно я представила, увидел и смеется надо мной. Сколько у него этих баб, которые текут в его присутствии?

      Собственная грубость отрезвляет. И заставляет, наконец, открыть рот.

      – Я не могу к вам ехать, – после долгого молчания голос сиплый.

      – Почему? – а у него – негромкий, но уверенный.

      – Как вообще вам такое в голову пришло? Какая помощница? Что я могу… Да и я на издательство  работаю, не на вас, чтобы вот так мною… управлять, – прорывает меня взволнованным.

      – Мне