Превосходство душегубов. Часть первая. Трущобная рапсодия. Вячеслав Юрьевич Сухнев

Вот и все.

      Баба неспешно вытерла руки о свой халат, поправила колпак и завопила неожиданно тонким голосом – на всю столовую.

      – Вы из какой комиссии, а?

      – Он не из комиссии, – влез Чикин. – Он наш замредактора, первый!

      – То-то, гляжу, чужой человек, – сказала баба. – Ну, раз вы первый заместитель, так и идите в свой буфет. Он тоже первой категории. А у нас – второй. Деликатесов не положено.

      Рыбников выбрался из очереди, провожаемый хмурыми холодными взглядами. Уши у него горели. Да… Отвык он, оказывается, от демократических щей за годы заместительства! Или щи стали жиже? Господи, а какой запах тут, в столовой второй категории…

      По лестнице он спускался бегом, словно ему надавали пощечин и еще обещали. Влетел, как толстая сердитая торпеда, в первый попавшийся кабинет и заорал:

      – Найдите мне эту чертову куклу! Кого, кого… Машеньку!

      Пока Рыбников вояжировал в столовую второй категории и подвергался унижениям, главный редактор «Вестника» вызвал к себе спецкора отдела биржевой жизни Гришу Шестова:

      – Правда, что у вас в отделе балуются китайским вареньем?

      – Правда, – повинился Шестов. – Из командировки привезли.

      – Ну, побаловались – и хватит, будешь переводить, Григорий, – сделал неожиданный вывод главный.

      – С китайского? – удивился Гриша.

      – С английского…

      – Хорошо, Виталий Витальевич, – уныло сказал Гриша.

      Шестов, субтильный холостяк около сорока лет, вернулся недавно с туманного Альбиона, где он по обмену работал в «Кроникл». Вместо обычных контактных линз Гриша носил старинные круглые очки в тонкой металлической оправе и оттого смахивал на меланхоличного, чуть облысевшего филина. Гришу в редакции и звали Совой. По складу мышления он был философом, скорее киником, нежели эпикурейцем, ибо считал, что любой бардак в обитаемой Вселенной образуется, когда люди начинают заниматься не своим делом. Вот почему он не любил служить главному редактору переводчиком. Тем более что в редакционном штате был переводчик со всех европейских языков. Правда, в последнее время от неуемной жажды познания он злоупотреблял гипнопедией и транквилизаторами, отчего косил, дергал головой и путал языки. Однако благодаря неистребимой любви главного к услугам Шестова, штатный толмач мог беспрепятственно спускать свое не такое уж маленькое жалованье в пивнушке на углу Цветного и Садового, с утра до ночи потягивая не такое уж слабое черное чешское пиво.

      – Может, лучше Сапрыкина вызвать? – предложил Гриша. – Только что видел – вполне в кондиции.

      – То есть еще не на ушах? – уточнил диагноз Виталий Витальевич. – Все равно, Григорий, не надо Сапрыкина… Дело, Григорий, в том, что ты умеешь держать язык за зубами, а Сапрыкин нет. Поэтому проникнись чувством ответственности…

      – И законной гордости, – вздохнул Гриша. – Осмелюсь напомнить свое предложение, Виталий Витальевич! Покорнейше прошу подумать о гипнопеде. Через неделю будете лялякать по-английски, как