Взрослые игры. Александр Минский

ещё можно разглядеть подводные скалы и расселины прошлой жизни. В своих снах я иногда погружаюсь туда. И каждый раз просыпаюсь от ощущения, что не могу выплыть на поверхность. Я задыхаюсь и долго не могу успокоиться, но прихожу в себя, видя рядом Селин. Цена нашей идиллии – целое кладбище несбывшихся случайных связей и встреч, о которых я не жалею.

      Юбер добавил вина в бокалы. Лёгкий анисовый аромат кондриё снова поплыл над столом и защекотал ноздри.

      – Я оставил Париж без сожаления. Купил руины этого замка и начал новую жизнь: спокойную, созидательную. Было в этом что-то метафоричное. Я строил его на руинах своего прошлого, добывая оттуда камни для фундамента новой жизни. – Юбер разглядывал свои натруженные руки.

      – Мои бывшие друзья и знакомые до сих пор не понимают меня. «Оставить Париж ради этой глухомани! Это невозможно!» – он оживился, изображая удивлённых знакомых. – А мне здесь хорошо. Я созвучен с Ардешем даже не настроением, а мироощущением.

      – У вас есть дети?

      – Нет. Мы с Селин живём вдвоём. Даже с родственниками не общаемся, – ответил Юбер и замолчал.

      – Извините, – пробормотал я, чтобы сгладить неловкость от моей неделикатности.

      – Всё нормально! Старость в силу скорой неизбежности смерти избавлена от необходимости лжи и кокетства, – ответил Юбер, грустно улыбнувшись. – Когда переходишь черту, за которой начинается прямая дорога в личную вечность, ко многому начинаешь относиться иначе.

      – Вы слишком правдиво видите безрадостное будущее, мсьё. Мне кажется, что старость – это не возраст, а мироощущение.

      – Не торопитесь узнать это на своём опыте. – Юбер улыбнулся уголками глаз. По правде говоря, я даже не понял, улыбнулся он или скривился. – Первый раз я осознал свою старость, когда мне было около семидесяти. Лишь потом, внимательно наблюдая за собой, я догадался, что она пришла ко мне раньше. И долгое время жила во мне не узнанной. Её ведь замечаешь не сразу. Сначала перестаёшь удивляться людским странностям, тебя начинают раздражать чужие привычки, детский смех, чужое счастье. Потом начинаешь раздражать себя сам. И вдруг в какой-то момент осознаёшь, что ты – уже не ты, а желчный, вечно брюзжащий старик. Старость незаметно проделывает этот трюк с подменой. И, самое печальное, что это давно было заметно всем, кроме тебя самого.

      Юбер говорил спокойным монотонным голосом, глядя мимо меня. Слишком медленно для француза, словно пытаясь замедлить ход времени. Мы помолчали каждый о своём, глядя, как вино колышется в бокалах. Через несколько минут на террасу вышла Селин. Она несла большое дымящееся блюдо с индейкой в каштанах. С её приходом двор замка наполнился уютными ароматами домашнего очага, а наш разговор – новыми смыслами.

      Мы пили вино, ели, разговаривали. Юбер вспоминал истории из своей жизни и время от времени шутил, не меняя при этом невозмутимого выражения своего лица. Я рассказывал о стране, где полгода царит зима, и люди не отогреваются даже летом, живя, словно в летаргическом