Северный Удел. Андрей Кокоулин

втроем: я, он и утка, – пусть мы с твоим отцом пересекались достаточно редко, он всегда шел мне навстречу. По-братски шел. Три года назад, когда мои дела пошатнулись…

      Тут дядя скорбно поник, и левый глаз его блеснул влагой.

      Дядя Мувен был известный прожектер. Каким-то образом он умудрялся поучаствовать – капиталом ли, именем, своей ли деятельной натурой – во всех мало-мальски безумных начинаниях от осушения кешонских болот до жиротопленной ассоциации. Дважды находился под следствием, однажды был избит, почти всегда оставался кому-то должен, спустил все свое состояние, но при этом истово, до последнего, верил в каждый проект.

      Нет, со слезой он не играл.

      – Ты, наверное, знаешь, что он назначил мне пансион?

      – Знаю, – сказал я. – Он писал.

      Дядя вооружился столовыми приборами, повернул блюдо понравившимся ему местом. Утка содрогнулась.

      Я невольно сглотнул слюну.

      В зал, гогоча, спустилось каре доблестных блезан. Темно-синие мундиры, посеребренные пуговицы, эполеты. Три поручика, один подпоручик. Все при парадных шашках. Судя по виду, где-то уже надрались и решили добавить в цивильном заведении.

      Посетитель в сюртуке мрачно жевал какой-то «вегетабль» – то ли капусту, то ли салат. То ли и вовсе нечто экзотическое, с фруктами.

      Наконец принесли и мой заказ.

      Крокеты пахли не хуже утки. Даже так – одуряюще пахли. Хоть полчаса назад мне и казалось, что ничего в горло не полезет – растрясло, да и мысли каретные не располагали к приему пищи, – сейчас я готов был взять свои прежние ощущения обратно.

      – Ммм… – промычал дядя, жуя и закатывая глаза.

      Тот же официант, мелькнув тенью, поставил нам грибы, порцию мяса по-старошански и графинчик с коньяком.

      Какое-то время мы ели. Я, правда, не забывал присматривать за блезанами, которые почему-то вдруг притихли, и посетителем у окна.

      Вроде бы ничего подозрительного.

      Дядя, отбросив вилку и манеры за ненадобностью, орудовал пальцами, отщипывал и ломал, хрустел утиными костями, утирал жир. Бедный розовый салфетный лебедь, от него остался один огузок!

      Я потрошил крокеты и мешал их с картофелем.

      – И представляешь, – сказал дядя, отвлекшись от утки, – твой отец исчез как раз тогда, когда должны были утверждать новые пансионы. Совпаденьице, да?

      Я фыркнул.

      – Дядя, неужели вы всерьез…

      – Мой мальчик, людей убивали и за меньшее.

      Я подобрался.

      – Дядя, вы полагаете, моего отца убили?

      Дядя Мувен испуганно расширил глаза.

      – Что ты! – Он чуть не перекрестил меня наискось утиной ножкой. – Пока говорят только об исчезновении. Но если тебе кажется смешным про пансионы…

      Он замолчал.

      Я терпеливо выдержал его взгляд. Дядя Мувен, похоже, не знал, стоит ли мне доверять, и нерешительно покусывал губу.

      – Понимаешь, Бастель, – наконец медленно начал он, – мы тут с Аски замыслили одно дело… Пансион – что? Ерунда пансион. Хотя, может быть, оно все одно к одному… – Дядя задумчиво почесал нос. – Ну да, наверное, мне таким образом