Северный Удел. Андрей Кокоулин

двинул челюстью, но смолчал.

      Мы сошли на мостовую. Указанный дом был грязно-желт, штукатурка на углу оббита до кладки. В арочном проходе лежало тряпье, темнел обод тележного колеса.

      – Зря вы ему денег дали, – все-таки сказал, уходя вперед, Майтус. – Напьется. Зря он, что ли, шарабан у трактира остановил?

      – Это вряд ли, – вслед за кровником я перескочил через лужу, – но вот после того, как отвезет нас, наверняка.

      С горем пополам мы разминулись с бредущей в обратном направлении старухой. Затем, прижавшись к стене, пропустили пекаря с лотком сдобы. Пекарь был бородат и душист – поклонился, протиснулся, что-то извинительно бормоча.

      От лотка пахнуло теплом.

      Руку с пистолета я убрал только тогда, когда фигура хлебопека, оплыв, пропала из арки. Нет, не по себе мне. Страшновато. Это что же, всех на кровь проверять? Замучаешься. Или кирасу под мундир засунуть?

      Душа же отзывалась звоном… Или как там поэт писал?

      Каменную мы прошли быстро, большей частью под сенью парковых деревьев. Парк тоже именовался Каменным. Где-то в центре его, собственно, и имелся скошенный лоб глыбы, которую, по легенде, не смог сковырнуть сам дедушка государя императора. Уж больно оказалась велика.

      Не просто камень, а Камень!

      Много было праздных гуляк. Птичьими стайками кучковались девушки из пансиона – в одинаковых темных с белым лифом платьях с укороченным рукавом.

      В неприметную аптеку Йожефа Чички я зашел один, отправив Майтуса прогуляться по Чудной за «Вестником Леверна и окрестностей».

      Звякнул, оповещая о моем визите, дверной колокольчик. Скрипнула под каблуком доска ступеньки. Я спустился вниз, в едва угадываемое пространство.

      Здесь не было газового освещения, а на свечах Йожеф Чичка экономил.

      Шкафы со склянками. Занавесь. Низкая отгородка с перильцами. Вешалка. Темного дерева комод. Ростовое зеркало. Прилавок с весами и подсвечником.

      За отгородкой, чуть ли не уткнувшись носом в раскрытую книгу, сосредоточенно таращился на буквы паренек лет двенадцати в школярском сюртучке. Кровь – простая, серая с синим. Огарок свечи золотил щеку и пальцы, лежащие на странице.

      – Привет, – сказал я, подступая к прилавку.

      – Здравствуйте, – отозвался паренек, не отрываясь от книги.

      – А где аптекарь?

      – Он просил, если кто явится, чтоб подождали.

      – А он скоро?

      – Скоро.

      Я покивал.

      – Он тебя что, в ученичество взял?

      Паренек наконец поднял голову:

      – Я его внук.

      У него действительно оказались дедовы глаза и дедов же широкий нос. Я как-то и не думал, что у Йожефа есть семья. Вернее, никогда не слышал о семье от него.

      – А что читаем?

      – Историю.

      Сказано было со вздохом.

      – Не дается?

      – Дается, – паренек взлохматил волосы. – Только нам в приходе по-другому говорили.

      – Ну, в приходах по каноническим суннам читают.

      – А