Полка: История русской поэзии. Валерий Шубинский

перекладывал псалмы, писал тексты кантов («За могилою Рябою», 1711, – отклик на неудачный Прутский поход). Но лучшее в его наследии – короткие стихи последнего десятилетия жизни, многие из которых имеют русский и латинский варианты. «Плачет пастушок в долгом ненастии» (1730) – аллегорическое изображение опалы Прокоповича и возвышения его врагов при Петре II:

      Прошел день пятый, а вод дождевных

      нет отмены.

      Нет же и конца воплей плачевных

      и кручины.

      Потщися, Боже, нас свободити

      от печали,

      Наши нас деды к тебе вопити

      научали.

      Портрет Феофана Прокоповича кисти неизвестного художника. Середина XVIII века[26]

      Другие стихи той поры, отражающие события государственного масштаба («На Ладожский канал», 1733) или мелочи монастырской жизни (эпитафия скончавшемуся иеродиакону-мизантропу, шуточный панегирик пиву, которое варит отец-эконом), не менее гибки по стиху и выразительны. Но для Прокоповича поэзия не была главным делом.

      Прокопович в конце жизни работал в диалоге с более молодыми авторами. О некоторых из них, как о Петре Буслаеве (ок. 1700 – до 1755), дьяконе московского Успенского собора, мы не знаем почти ничего. Буслаеву принадлежит «Умозрительство душевное, описанное стихами, о переселении в вечную жизнь превосходительной баронессы Строгановой Марии Яковлевны» (1734), уникальная в русской поэзии барочная визионерская поэма, местами поражающая изобретательностью и мощью:

      Пламенновидны силы крест Христов казали,

      Тернов венец и ужи, чем Христа вязали,

      Трость, копие и гвозди – страстей инструменты,

      От чего трепетали света элементы.

      С силлабических стихов начинал Василий Тредиаковский (1703–1769) – будущий теоретик и зачинатель русской силлаботоники. Тредиаковский конца 1720-х, студент Сорбонны, автор галантных стихов по-французски и по-русски и переводчик «соблазнительного» романа Таллемана[27] «Езда в остров любви», совсем не похож на того печального, вечно обиженного и обидчивого труженика, каким он остался в памяти культуры. Его творчество этой поры, например, – очень живая «Песенка, которую я сочинил, ещё будучи в московских школах, на мой выезд в чужие краи» (1726):

      Взрыты борозды,

      Цветут грозды,

      Кличет щеглик, свищут дрозды,

      Льются воды,

      И погоды;

      Да ведь знатны нам походы.

      Дальше Тредиаковский-поэт поражается грозе, виденной им в Гааге, трогательно, хотя немного бессодержательно славит Россию и тут же воспевает «драгой берег Сенски», «где быть не смеет манер деревенски». И итог этого периода в его творчестве – переводы стихов из «Езды в остров любви», временами обаятельные и даже грациозные в своей неловкости.

      Но самым крупным русским поэтом этого начального периода и его блестящим завершителем стал Антиох Кантемир (1709–1744), сын эмигрировавшего в 1711 году в Россию молдавского господаря, композитора и историка Дмитрия Кантемира. История семьи Кантемиров достойна

26

Портрет Феофана Прокоповича кисти неизвестного художника. Середина XVIII века. Wikimedia Commons.

27

Жедеон Таллеман де Рео (1619–1692) – французский литератор. Благодаря своему брату был завсегдатаем модного салона мадам де Рамбуйе, где ходили анекдоты о придворной жизни времён Генриха IV и Людовика XIII. Эти рассказы легли в основу «Занимательных историй» – собрания миниатюр из жизни придворных.