История моей жизни, или Полено для преисподней. Е. Б. Глушаков

мы вчетвером в Обнинский пивной бар и выпили там за вечер не 24, а все 32 кружки этого деликатесного аналога перестоялой мочи. И вернулись в общежитие. И стали мои сожители вымещать на моей физиономии весь свой недавний проигрыш. Этакая вот злоба у них на меня накопилась. И за то, что волейбол в одиночку троих обыграл, и за то, что в балду обставил, и за шахматы, и за шашки… Словом, за весь мой выпендрёж!

      Сопротивляться даже не пробовал. Только всё время старался приподняться. А что беззащитных иные избивают даже с особенным удовольствием, помнил ещё по школе. И странное дело, сам я в эти минуты даже испытал некий восторг, ничего общего с мазохизмом не имеющий, но вызванный ощущением своего торжества над болью и над озверевшими парнями.

      Когда назавтра я, несколько протрезвевший, проснулся и увидел себя в зеркале, впечатление было удручающее. Всё лицо и даже шея в чёрных кровоподтёках, а подбородок рассечён до крови.

      На работе в течение нескольких дней даже не показывался. А на улицу выходил уже в сумерках, прикрывая шею облегающим воротом водолазки и надев тёмные очки. Рубец же на подбородке остался на всю жизнь.

      Знаменательная встреча

      Довелось мне печататься в «Новом мире», в «Москве», в «Юности», в «Россиянах», в «Литературной газете», в «Литературной России»… Но особенно дорога мне и памятна самая первая публикация.

      Тогда я ещё проживал в Обнинске, точнее говоря, в общежитии Физико-энергетического института, а стихи свои хранил под матрасом. Изжёванные панцирной сеткой, они не производили должного впечатления на столичных литконсультантов. И всякий раз, отвергнутый, брёл я по Москве, не разбирая пути, и сотрясала меня горчайшая обида: никогда, никогда не напечатают.

      Но однажды на выходе из редакционного вестибюля «Литературной газеты» остановил меня красивый седоголовый человек:

      – Какие проблемы?

      Выслушав, пригласил к себе на чай. Богемный вид комнатушки в проезде Серова отрезвил меня от лукавой надежды на встречу с маститым писателем, каковым поначалу показался новый знакомец. Но было светло, уютно, хлебосольно.

      Владимир Иванович Волков (так звали моего доброго ангела) стихи одобрил и посоветовал обратиться к поэту Владимиру Фирсову:

      – Поможет!

      А заметив, что я упираюсь: мол, никому-то моя поэзия не нужна, взялся сам показать Фирсову измочаленную со следами редакторского карандаша рукопись.

Критика помогла

      Через три месяца в июльском номере «Молодой гвардии» вышла большая на шести страницах подборка моих стихотворений, удостоившаяся и журнальной премии, и с полдюжины публичных оплеух от наших самых именитых критиков.

      В двух номерах «Литературной газеты» за круглым столом перемывали мне косточки Лев Аннинский и Евгений Сидоров, Ростовцева и Чупрынин… Особенно сильно было негодование моих ругателей по отношению к стихам, посвященным военной теме. А более всего их возмущало, что о Великой Отечественной войне я пишу от первого лица,