Береника. Генрих Фольрат Шумахер

и был предназначен мне отцом. Как же мне было не любить его?

      Девочка откинула с досадой головку назад.

      – Ты не хочешь меня понять, Саломея. Уважение и любовь, разве это то же самое? Вот, например, у нас есть в Гишале старый Ионафан бен Садук, богатый и очень почтенный человек. Когда он приходит к отцу, он мне приветливо улыбается, хлопает меня по щеке, приносит мне иногда цепочку или пряжку. Я его уважаю, очень уважаю. Но любить? Он горбат, косой, у него скверные зубы. Поцеловать его? Брр…

      Она так смешно скорчила гримасу от отвращения, что на губах Саломеи невольно показалась легкая улыбка.

      – А что же ты называешь любовью, Тамара? – спросила она, бессознательно поддаваясь легкому тон болтовни девочки.

      Лицо Тамары приняло задумчивое выражение.

      – Любовью? Он должен быть беден, совсем беден как Иов, а я богата, как Соломон. Тогда я взяла бы большой-большой мешок, наполнила бы его серебром, золотом и драгоценностями, пошла бы к нему и сказала вот, бери, все это твое. Разве он не поверил бы, что я его люблю?

      – Ты его, да. А он тебя? Что, если он любит не тебя, а твое богатство?

      Девочка опустила головку с печальным видом.

      – Да, да. Это бы, пожалуй, выглядело, как будто я его купила. Ну, а как ты думаешь, если бы я была прекрасна, прекрасна, как Далила, и все мужчины лежали бы у ног моих и он также, а я пошла бы к нему и сказала: бери, вся моя красота твоя?

      – А будет ли он тебя любить, когда ты станешь старой и уродливой?

      – Старой и уродливой? Правда, – сказала она, озабоченно. – Одна красота еще не создает настоящей любви. Мне нужно еще быть мудрой, как царица Савская. А он тоже должен был бы быть не глупым, простым, добрым человеком. И если бы я писала стихи про него и книги….

      – Так он бы даже тебя не понял, дурочка. Бремя твоей мудрости придавило бы его к земле…

      Темные глаза Тамары засветились гневом.

      – Не понял бы меня! – воскликнула она, вскакивая, топнув ногой. – Тогда бы он был глуп, как… Ах, да, – прибавила она, успокоившись, – боюсь, ты права: мужчинам менее всего нужна умная женщина. Что же тогда любовь? Впрочем, я знаю.

      – Ну, что?

      – Любовь… Это безумие и величие, глупое и мудрое, смешное и серьезное, необъяснимое… О ней нельзя говорить, а можно только петь!

      Она быстро проговорила все это, потом схватила цитру со стены, взяла несколько аккордов и пропела свежим, чистым голосом:

      Для любви не нужно красоты, ума:

      Счастие приносит нам любовь сама.

      Нужно от блаженства про весь мир забыть,

      Нужно только нежно, горячо любить…

      Она хотела закончить веселым смехом, но ее голос вдруг дрогнул, так что Саломея с изумлением взглянула на странную девочку, которая неподвижно остановилась посреди комнаты и глядела куда-то широко раскрытыми глазами. Вдруг Тамара вздрогнула и, выронив цитру, упала на ковер с судорожным рыданием.

      Саломея с испугом поднялась с подушек и наклонилась над плачущей девочкой.

      – Что