Береника. Генрих Фольрат Шумахер

что кузнец ничего не смог ответить. Ему только захотелось вместо ответа опустить всю тяжесть своих могучих кулаков на голову маленького грека.

      В самом конце шествия, в разорванных одеждах, посыпав пеплом распущенные волосы, шла высокая, стройная, величественно-прекрасная женщина, опустив вниз покрытую платком голову.

      – Береника! – воскликнул кто-то.

      Толпа молча смотрела на нее.

      Резкий голос греческого торговца вдруг нарушил эту тишину:

      – Это она оплакивает свой народ, своего Бога, римляне! На ваших же глазах. Это насмешка над Римом! Зачем она явилась сюда? Каменьями ее, каменьями!

      Толпа заволновалась, тысячи голосов повторяли страшный крик:

      – Каменьями ее! Каменьями!

      Береника остановилась, презрительная усмешка появилась на ее губах. Она, казалось, ждала первого камня…

      В эту минуту со стороны крепости раздались мерные шаги военного отряда. Все отступили. И только когда впереди показался воин в простом вооружении и пошел навстречу Беренике, напряжение разрешилось тысячеголосым криком:

      – Да здравствует Флавий Веспасиан! Слава великому полководцу! Слава вечному Риму!

      Береника упала на колени и с мольбой протянула к нему руки. Он быстрым взглядом окинул пышность и богатство ее шествия, и на его суровом лице мелькнула улыбка. Он поднял Беренику и повел ее в крепость. У входа он остановился и посмотрел поверх ликующей толпы на то место, где стояла на коленях Береника. Это казалось ему хорошим предзнаменованием: так же будут склоняться Иерусалим и Иудея перед Римом…

      Глава II

      – Саломея, сестрица, о чем ты опять думаешь? – спрашивала девочка лет четырнадцати, просунув тонкую головку с непокорными завитками на лбу в дверь женской половины дома.

      – Это ты, Тамара? – спросила она, и звук ее голоса странно гармонировал с неподвижным, безжизненным выражением полузакрытых глаз на ее мертвенно-бледном лице.

      – Я тебе не помешаю? – сказала девочка, проскользнув в комнату. – О, злая! – проговорила она с упреком, падая к ее ногам и обнимая ее. – Ты опять грустила. Почему? Разве ты не молода? Ты не больше чем на год старше меня. Хороша ли? Да рядом со мной ты как солнце рядом со скромной звездочкой. Умна ли? Недаром ты в этой огромной шумной Птолемаиде с ее чужестранцами, стекающимися отовсюду, научилась всем обычаям мира.

      А я в нашей тихой горной Гишале только тогда видела и слышала о чем-нибудь новом, когда к нам являлся старый, угрюмый приятель отца купить масла для своих соплеменников, живущих среди язычников. Но я бы не хотела с тобой поменяться, если от красоты и ума глаза твои глядят так, грустно, губы твои так редко улыбаются!

      Саломея провела рукой по ее разгоряченному личику.

      – Да сохранит тебе Бог твой веселый нрав, – мягко прошептала она. – Но меня ты не брани, я не родилась для радости.

      Девочка весело засмеялась.

      – Ты опять говоришь, как во сне, Саломея?

      – Нет, это не сон, дитя. Разве ты забыла, что я испытала в жизни. Всем, кто относился