Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие. Тимофей Юргелов

повязав голову косынкой, улеглась на ее место. В полутьме под простыней она напоминала занесенный снегом холм в сумерках.

      Косте было нестерпимо стыдно за ту панику, что он поднял на пустом месте. И каким потом противным, испуганным голосом объяснял всему вагону, что случилось! Он всегда казался себе смелым и рассудительным – пока ничего не происходило. И вот, в одно мгновение все изменилось: словно в его тело вскочил кто-то другой, глупый и малодушный. Который же из них был настоящий Костя? Он заснул с мыслью, что хорошо было бы проснуться сразу на своей остановке, где им выходить с бабушкой, – и не видеть больше ни маман, ни Ленку. А еще лучше, если бы утро вообще не наступало.

      Костя проснулся от яркого солнца, светившего прямо в лицо. Долго боялся открыть глаза, а когда наконец открыл, то увидел голые полки: ни Ленки, ни ее матери в купе не было. Их вещи тоже исчезли, только вздрагивали в такт вагону две забытые вишни, завалившиеся между полкой и окном. Он представил себе Ленку с соломенным хвостом, в синем сарафане, с сумкой через плечо – такой, какой она вчера появилась в купе. Перрон с ней, словно оторвавшуюся льдину, с быстротой скорого поезда уносил непостижимый поток, который то сталкивает людей, как щепки, то разлучает их навсегда.

      Разносили чай в звонких подстаканниках, мелкой рябью дрожала вода в банке с растаявшим маслом, недоеденная курица в фольге напоминала остов корабля. Костя неожиданно почувствовал прилив счастья и – волчий аппетит.

      До обеда в купе они с бабушкой ехали одни, затем к ним подсадили мрачноватую парочку – старуху с сыном. Оба во всем темном, с перетянутыми поперек допотопными чемоданами; с авоськами, в которых было что-то завернутое в газеты. Они сразу легли спать на голых матрасах и проспали до вечера. Вечером новые попутчики также молча поели картошку с огурцами и снова легли.

      Перелески за окном сменились скучной защитной полосой – и Костя часто терялся: то ли дверь открыта, и он видит такую же полосу с другой стороны, то ли это – отражение в зеркале двери. Поезд словно застрял между двух гигантских шестерен, бешено мчащихся по ближнему краю и едва поворачивающихся вместе с домами, одинокими деревьями, стадами и элеваторами на горизонте.

      Бабушка показывала ему в рдяной степи геодезические знаки – пирамиды, вышки, столбы – и объясняла их назначение. Костя думал: какая необычная у него бабушка – не то, что у других! Всю жизнь провела в экспедициях, на кордонах, в землеустроительных партиях. Со старых фотографий, которые были у них дома, на фоне тайги, порожистых рек, валунов и бурелома смотрела на него молодая бабушка, в мешковатых штанах, в инцефалитке, в накомарнике. На плоту, верхом, за рулем полуторки – с ружьем, с нивелиром, с кипрегелем. С каким-то эфиопским лицом – не то вследствие выпадения серебра из бумаги, не то от загара, – в окружении таких же черномазых, сумрачных геодезистов. Да и сейчас она не старая, – скорее, немолодая женщина, чем бабушка. Прямая спина,