Российский колокол №1-2 2016. Коллектив авторов

пленников страниц.

      Чтоб не старели, чтоб всегда горели,

      Живые звенья фабульной цепи,

      Чтоб прорастали серые шинели

      В заснеженной украинской степи.

      Укором, назиданием, примером,

      Лекарством от духовной немоты,

      Вставали юнкера и офицеры,

      Бессмертные, поскольку смертен ты.

      И волчий век вот-вот тебя размажет,

      Но, может статься, самый главный, тот

      Раскурит трубку и кому-то скажет:

      «Булгакова нэ троньте. Пусть живёт».

      И ты продолжишь городу и миру

      Записки из отложенной петли,

      И будет нехорошая квартира,

      И будет МХАТ, и будет Массолит.

      И жизни соль, и небо над Москвою,

      И суета, и будничность вещей,

      И зори, что кровавые подбои

      На белом прокураторском плаще.

      Далеко тьма, теперь лишь только в прозе,

      И перед сном порою вспомнишь ты,

      Как завязавший о последней дозе,

      Из шомполов сложенные кресты.

      И вдруг увидишь, словно дым котельной,

      Великая в грядущем темнота!

      И этот строй разреженный, но цельный,

      И есть в строю свободные места!

      «Катился поезд в сторону Вяземы…»

      Катился поезд в сторону Вяземы.

      Плескалось в брюшке жидкое винцо.

      Мелькали в ряд болота, глиноземы,

      И пахло малосольным огурцом.

      Тут кто-то торговал в проходе торфом,

      Там кто-то кипятильник продавал.

      Подумал я: а как сейчас на Корфу?

      И тут же мысль пустую оборвал.

      И, может быть, смиренье привечая,

      А может, просто так, ни почему,

      Господь послал мне поле иван-чая

      В невероятном розовом дыму!

      И я глядел и пристально и нежно,

      В душе лелея русскую черту —

      За темнотой и грубостью кромешной

      Великую увидеть красоту.

      Хурма

      Горит огонь в оранжевой хурме,

      Как в сердце непокорном и мятежном,

      Которое всегда не в такт живёт.

      Все время врозь, наружу, на отлёт.

      Ни в небе, ни в земле, а как-то между

      Чеканных строк Великого письма,

      Где скалы слов и звезды многоточий,

      Желанный, но непрошеный подстрочник,

      Растет хурма. И значит – сгинет тьма!

      И кладезей откроются затворы,

      Сладчайший сок Заветного точа.

      Мне все подвластно! Радость и печаль.

      Создать дворец или разрушить город,

      Являть себя в воде или огне…

      Но я молчу, утрачивая ясность.

      Незрелой истины нечаянная вязкость

      Оскоминой сковала горло мне,

      А та другая, что всегда одна,

      Как встарь, осталась не изречена.

      Ничего святого

      Сегодня, я вижу, особенно дерзок твой рот,

      Ты куришь сигары и пьешь обжигающий брют,

      Послушай, далеко-далеко в пустыне идет

      Слепой одинокий верблюд.

      Ему