Увиденное и услышанное. Элизабет Брандейдж

может, ее сестра. Потом постучал отец и заглянул в комнату Джорджа. В шерстяном кардигане, осторожно, будто опасался подхватить от сына какую-то заразную болезнь.

      – Они звонили сюда, искали тебя.

      – Лоутон?

      Отец кивнул.

      – Они хотят поговорить с Фрэнни.

      Джордж покачал головой.

      – Не позволю.

      – Ладно. Это твое решение.

      Отец стоял в дверях и смотрел на него.

      – Она не была счастлива, – сказал Джордж. – В смысле со мной.

      Отец ждал.

      – У нас были проблемы.

      Эта информация ничего не меняла, и отец вдруг заговорил очень по-деловому:

      – Я связался с тем адвокатом, которого ты предложил. Ему заплатили, и он уже кое-что сделал. Ничего из того, что ты вчера сказал, нельзя использовать против тебя. Оказывается, ты не был обязан соглашаться на допрос. Конечно, тебе об этом не сказали. Если полицейские снова захотят говорить с тобой, потребуется присутствие твоего адвоката. Таковы условия.

      – Я не знал, что это возможно, – поднял глаза Джордж.

      – С правильным адвокатом все возможно. – Отец бросил на него короткий решительный взгляд и закрыл дверь.

      Медленно тянулись часы. Он чувствовал себя в их доме квартиросъемщиком. Он видел их неуверенность, их осуждение. Он думал об этом времени, о временном бездействии взаперти, о своей личной версии ада.

      – Тесть с тещей уже едут, – сказала его мать – предупредила. – Они согласились, чтобы похороны прошли здесь.

      Она жарила блинчики и несколько уже сожгла – как обычно. В кухне пахло так же, как и в детстве, неизбежные остатки подгоревших тостов, словно ископаемые, свидетельство ее лучших материнских намерений. Она налила ему кофе.

      – Когда?

      – Через пару часов.

      – Ладно, кивнул он, пригубив кофе и не ощущая вкуса – во рту был привкус резины или каких-то ядовитых отходов, страха. Увидеться с родителями Кэтрин будет сложно: быть свидетелем их горя. Ему стало нехорошо, он оттолкнул чашку и встал.

      – Я приготовила это для тебя, – сказала мать, протягивая тарелку блинчиков. Лицо ее было бледным, волосы – сухие и ломкие, как сосновые иглы. Почти полдень, а она все еще была в халате, и в забитом углу кухонного гарнитура он заметил стакан джина. – А ты не хочешь узнать, где Фрэнни?

      Он спросил ее одним взглядом.

      – Твой отец взял ее на автомойку. Тебе нравилось туда ездить.

      – Да, – сказал он, но это была ложь. Он всегда немного боялся темного цементного тоннеля на улице Либерти, длинных рядов оборудования, злых желтых пылесосных шлангов, черной-пречерной кожи работников.

      – Мне нужно подышать, – сказал он.

      – Разумеется. – Мать выглядела опустошенной, иначе не скажешь. – Прогуляться.

      Он нашел в шкафу свою старую куртку. Приготовившись к холоду, он спустился по узкой тропке на пустой заброшенный пляж. Все соседи уехали на зиму, и плоская полоса песка тянулась до темной, почти черной воды. Гуляя по берегу, засунув руки в