Увиденное и услышанное. Элизабет Брандейдж

мать.

      – Она спала, – сказал Джордж. Боль в голове усилилась. Он боялся, что ослепнет.

      – Кто-то принес топор в ваш дом, – сказал Лоутон, медленно вставая. – Они пронесли его по лестнице. Они вошли в вашу комнату. Они стояли над кроватью, глядя на вашу спящую жену. Они подняли топор вот так, – он поднял руки над головой, – и опустили его, и бумм! – Он ударил ладонью по столу. – Один удар. Этого хватило.

      Джордж заплакал.

      – Вы что, не понимаете? Мне уже худо от всего этого. Не видите?

      Едва он решил, что вызвал у Лоутона сочувствие, шериф вышел.

      Он подумал, что ему нужен адвокат.

      Шериф обещал, что допрос будет коротким, но затянулось все на пять часов. Лоутон и Берк по очереди задавали ему одни и те же вопросы снова и снова, надеясь, что Джордж сломается и сознается в убийстве жены.

      – Мы бы хотели поговорить с вашей дочерью, – сказал Берк.

      – У нас есть люди, которые знают, как говорить с детьми в таких ситуациях, – мягко добавил его напарник.

      «И получать ответы, какие им нужно», – подумал Джордж.

      – Не думаю, – сказал он.

      Берк нахмурился.

      – Она была в доме. Она могла что-то видеть. Думаю, вы хотите узнать.

      Джорджу не понравилось выражение его лица.

      – Этого не будет, – отрезал он. – Я не допущу.

      Копы переглянулись. Берк покачал головой, поднялся и вышел. Вскоре зазвонил телефон.

      – Алло-о-о, – сказал Лоутон подозрительно жизнерадостно. Он выслушал и положил трубку. – Здесь ваши родители. Видимо, ваша дочь устала. – Он внимательно посмотрел на Джорджа. – Она хочет домой.

      – Да, – сказал Джордж. – Я тоже. – И он действительно очень хотел. Но у них обоих больше не было дома. Все кончено.

      – Ваши родители сняли вам номер в Гарденинн.

      Он с облегчением кивнул. Он не мог себе представить, что сегодня вернется в тот дом – вообще когда-нибудь вернется.

      Лоутон проводил его. В вестибюле на пластиковых стульях сидели его родители. Он их не сразу узнал. Они казались постаревшими. Фрэнни сидела на полу и ставила на клочке бумаги штампики «Служебное дело».

      – У нее все руки в чернилах, – сказала его мать недовольно, ее французский акцент был заметнее, чем обычно. – Фрэнсис, встань с грязного пола.

      Она притянула Фрэнни к себе на руки. Лишь тогда, когда между ними оказался ребенок, она взглянула на него.

      – Мама, – сказал он и наклонился поцеловать ее. Лицо ее было холодным. Его отец встал, мрачнее тучи, и пожал ему руку. Они посмотрели на него, явно неохотно.

      – Папа, – заплакала Фрэнни, протягивая к нему руки, напрягая пальчики, и он вдруг вспомнил, кто он такой. Он подхватил ее, благодарный за ласку, и, когда она прижалась к нему, нашел силы вежливо попрощаться с Лоутоном.

      – Мы бы хотели увидеть вас здесь сразу с утра, – сказал он.

      – Зачем?

      – Нужно все закончить.

      – Мне больше нечего сказать, Трэвис.

      – Может, что еще надумаете. Будем ждать вас в полдевятого. Если хотите, пришлю за вами патрульную