Вещая моя печаль. Избранная проза. Станислав Мишнев

капкана, не мог. Когда подошёл Паша, Вачина сидел на земле, надвинув на нос кепчонку-лужковку Он хотел с пользой употребить свой ум и свою силу: здешний народ простоватый, наивный, кого-нибудь да он «обует».

      – Привет, – с неприязнью буркнул Паша.

      Железо мертвило тело, но Вачина ответил на приветствие с напускной развязностью, дрожа от внутреннего напряжения.

      – Сто лет тебе жить, земеля! Закурить не найдётся?

      – Курить вредно, – холодно ответил Паша.

      – Твои хлопоты? – Вачина пошевелил ногой с капканом.

      – Мои.

      – Садист ты, братан, ой, садист. Гитлер так не делал, как ты. Почеши репу, сколько тебе прокурор выхлопочет за такой самосуд?

      – Воров испокон веку били.

      – Гнилой базар, земеля! Никакой суд не признает меня виновным. Стал я копать червей для рыбалки и угодил в капкан, каким-то идиотом поставленный на слона, – нагловато улыбнулся Вачина.

      – Давно чужой хлеб уминаешь? – спросил Паша.

      – Послушай, народный мститель: жиды в Кремле наш хлеб лопают, нефтедолларами подтираются, а мы с тобой птички, мы и крошкам с ихнего стола рады.

      Презрительный изгиб губ и тон, которым сказал Вачина, заставили Пашу с удивлением посмотреть на своего пленника: а мысли-то одинаковые!

      – Ладно, пошли до старух, – примирительно сказал Паша.

      От мысли о скорой воле Вачина живо вскочил на ноги.

      – Суд присяжных? Вот это демократия!

      Паша достал из кармана ключи, скрутил с болта гайку.

      Лязг металла воскресил в Вачине всю неугасимую ненависть к кислошкурным ослам-мужикам, которым на зоне место рядом с парашей. Его ярость усиливалась от той неспешности, с которой шевелился Паша. Резко встряхнувшись телом, вырвал цепь и, подскочив на здоровой ноге, набросил цепь Паше на шею.

      – Твой хлеб, мякинное брюхо?!

      Он выплёвывал проклятия, задыхался от подпирающей злобы. Паша сопротивлялся как мог, только противник был физически сильнее, нахрапистее. Выручила Пальма. Налетела, вцепилась в ногу Вачины, тот истошно заорал, отпустил Пашу.

      – Ишь, – Паша потирал шею. – В клетке тебе место, – и плюнул.

      Слова плетью хлестнули Вачину.

      – Братан, – заскулил он, – гад буду, сорвался… Мало тебе, что мне оттяпают копыто?

      – На одной ноге можно шерстить мусорные баки. А для затравки днём кинь в бак шапку, ночью сходи да найди.

      Вачина презрительно поглядел на Пашу, стал подтягивать к себе ногу с капканом. Вдруг выхватил из мешка Прокопьевнину Богородицу, почувствовал, как он одинок и затравлен на всём этом тусклом, пасмурном пространстве, что этот мужик-нелюдь изучает его будто в цирке, с жалобным стоном поднял икону над собой, намереваясь разбить о камень вдребезги.

      – Стой! – рявкнул Паша.

      Как ужаленный, Вачина присел, испуганно дёрнулся телом, сообразил, что рядом не охрана, этот сморчок в кепке.

      – Застрелишь? Кишка тонка! За сколько сдашь, иуда?

      – По