Вещая моя печаль. Избранная проза. Станислав Мишнев

задачки по арифметике списывал?

      – Как тебе не надоесть, – устало говорит Васильевич. – Сто один раз заворотился за последний только год, и скребёшь, и скребёшь… тьфу, пустомеля. Выбирали, сидел, протирал, – Васильевич покашливает в рукав старомодного «командирского» пиджака. – Да какая раньше власть у сельсовета была? Это теперь – да! А раньше не власть, прихехе какое-то, мизер. Кладбище за сельсоветом – раз, венчание – на гармошке потыринькаю – два, сводки по сдаче колхозниками молока соберу – три, на сессии чего-нибудь для галочки поперетираем – четыре…

      – А флаг красный? – встревает Коля Ванин. – Перед выборами на угол – пять. Эх, Васильевич, ты же советская власть был, воротило и петило, да построй ты дорогу на Микешиху и Огоедово, мы бы тебе при жизни мавзолей из сосен срубили. Вот что я внукам своим скажу, а?

      – Ты им не говори, ты им деньги давай. Старший уж попивает знатно, ему копеечка не лишняя, – дребезжащим смешком рассыпается Васильевич.

      Хохочут мужики, потешаются над Колей Ваниным. У него законных внуков нет и детей нет, смастакал на стороне девку, когда надо было помочь – «не моя! Вот те крест, мужики», а теперь, когда дочь шестого родила, козырять начал: «У меня внуков на целое стрелковое отделение!»

      В окно глядит синева зимнего рассвета. Васильевич сидит на корточках перед устьем, курит. До этого занятия по привычке пощёлкал выключателем – эх, придётся самовар ставить.

      – Столб какой должно быть… У Замориной ляги годов пять как сменить столбы надо, – как шепчась с собой, говорит Васильевич. С минуту сосредоточенно близоруко вглядывается в чёрный экран телевизора – тупое удивление обманутого человека, как бы заслоняясь рукой от солнца, подносит ладонь ко лбу. – Живут же люди…

      Гасит сигареты о кирпич, шаркая валенками, идёт к окну, отпечатывает на стекле сплющенный нос и разляпанные губы.

      Жена его Нюра, толстая, с одутловатым лицом – сердце пошаливает, сидит на кровати в одной сорочке, расчёсывает волосы. Ватное одеяло откинуто на спинку, кошка ластится к босым ступням.

      – Мороз. Затянуло, – бубнит Васильевич. – Чёрта лысого увидишь.

      Нюра свешивается с кровати, берёт кошку на колени, говорит:

      – Хорошие-то люди с утра Бога вспоминают.

      Васильевич перевёл взгляд с окна на жену. Глядел так равнодушно, будто бы разглядывал что-то сквозь неё.

      – Ну чего потерялся-то? Затопляй печь. Седни долго уснуть не могла. Как себя помню, забирают власть не те, которым бы надо её забирать. Вот Михайло Щукин – голова-ан! Придёт, бывало, к нам на скотный двор: «Надо, бабы, надо. Если не мы, то кто?» Уговорит, пошли тот же силос корзинами носить. Вот бы Щукина районом править вовремя поставили, разве довёл бы колхоз до такого сраму? Нет! Конечно, один в поле не воин, помощники нужны. А чего он один, упирался-упирался, да разве устоишь против нашего равнодушия?.. Собирайся, иди с мужиками облавой. Откроют ферму лосиную, который парень из городу с семьёй и приедет.

2

      Пока