Гимназисты. Николай Гарин-Михайловский

пронизала Карташева.

      – Жениться… – взвизгнул он, не помня себя, и присел к полу.

      Ответ Карташева окончательно выбил учеников из колеи. Уже не стесняясь, забыв о присутствии учителя, весь класс охватился безумием Карташева.

      – О-ой! Па-а-длец! – стонал Корнев, вскакивая и снова падая на скамью.

      Учитель совсем ошалел.

      – Вы кто? – всматриваясь, спросил он Карташева.

      На секунду Карташев, приподнявшись, попытался было вдуматься в серьезность и ответственность своего положения. Но слишком уж расходилась пьяная поверхность неудержимого веселья. Новая ее волна захлестнула благоразумный порыв, и, охваченный этой волной, с новым подмывающим чувством ответственности Карташев с каким-то бесшабашным отчаянием взвизгнул:

      – Я частный пристав.

      Дикий вопль, рев пронесся в ответ по классу.

      Учитель встал и заговорил вдруг голосом, сразу отрезвившим всех:

      – Стыдитесь!

      И, быстро захватив свой сверток, он вышел из класса.

      Сразу оборвалось веселье, и все смотрели друг на друга, точно после крушения бешено разлетевшегося поезда.

      Первое движение было чувство страха, что Митя пошел жаловаться.

      Но пришел Иван Иванович и на невинный вопрос Долбы о Дмитрии Петровиче ответил:

      – Заболел… домой ушел.

      Значит, не пожаловался. Всех охватило вдруг раскаяние. Набросились на Карташева, стали упрекать его, что он вечно пересолит, что он испортил дело. Карташев принялся было оправдываться, передавать свои ощущения, как это все нечаянно вышло. Обвиняемый начал самым серьезным тоном, но, охваченный вдруг наплывом воспоминаний, кончил тем, что и сам, и все его судьи попадали на скамьи и зафыркали.

      – Тише, господа, тише, – остановил Иван Иванович, выходя из своей задумчивости.

      Урока два после этого в классе царило образцовое молчание, да и учитель приходил трезвым. Но потом Митя пришел опять выпивши и, по обыкновению, выкатив глаза, лукаво спросил, улыбаясь:

      – Что ж так тихо, господа?

      На это ему сначала рявкнули, а затем запели серенаду на мотив, специально для него сочиненный:

      Воспеть тебя, о нос чухонский,

      В полночный час дерзаю я:

      И синь ты, нос, как свод небесный,

      И ал, как алая заря!

      «И синь» «и ал» с каким-то меланхолическим воплем подхватывал на разные голоса весь класс.

      Митя внимательно выслушал и снисходительно произнес:

      – Не так громко.

      Конечно, никто его не послушал, и все пошло по-старому.

      Чего только не предпринимало гимназическое начальство, чтоб водворить надлежащий порядок на уроках Дмитрия Петровича: оставляло без обеда и в розницу, и всем классом, ставило единицы за поведение и даже временно исключило одного, но ничто не помогало.

      Было только одно средство прекратить беспорядок на уроках Дмитрия Петровича: это удалить его. Но Дмитрию Петровичу оставалось до пенсии всего два года, и были причины, почему все хотели помочь этому человеку как-нибудь дотянуть до конца свою службу. Когда случалось