Возмездие. Yuliia Panchenko

птицы – далекий, не различимый почти.

      Третий хмурился и смотрел с явным неудовольствием. Обвел глазами округу – как я минутой ранее, нахмурился сильнее. Не знаю, отчего он медлил – может, ранее не приходилось подчищать за дружками, или совесть кусалась.

      Опускать глаза, отворачиваться я не стала, потому что не хотела упрощать этому хмурому мужчине задачу. Если стрелять, так в упор.

      И все же, как бы ни храбрилась, но сердце колотилось как сумасшедшее. Пульс грохотом отдавал в висках, пот застилал глаза. Я отошла от машины и остановилась посреди небольшой поляны.

      Стало чертовски страшно. Как никогда ранее. Думалось – еще секунда, и…

      Мидас легко повел рукой, и автомат привычно, верно скользнул из-за спины на грудь. Пальцы знакомым движением легли на спусковой крючок, бережно его огладили.

      Время для меня тут же замедлилось, стало густым и тягучим как патока.

      Я смотрела на крупные кисти рук, на пальцы с аккуратными лунками ногтей – сейчас перепачканные мазутом и оружейным маслом. Тяжело, почти невозможно было оторвать взгляд, перевести его куда-то еще, потому внутри билась мысль: если шевельнусь, он выстрелит.

      Да, этот физически сильный, крепкий мужчина, возьмет и выстрелит! В самом деле – что стоит ему начать на курок, быстрым движением вскинув дуло? Миг и готово.

      Тогда, в то самое течение минуты, я всем телом, всем сознанием ощутила – как прекрасна жизнь. Как замечательно просто дышать, видеть. Как непередаваемо славно просто быть. Быть жуком, муравьем, букашкой, человеком, быть никем, но жить. Впитывать запахи и звуки, становиться свидетелем новых рассветов, урожая, рождения – пусть это будут котята или соседские дети, все равно, только бы просто быть. Можно даже ночевать в картонной коробке или в бескраем поле среди пищащих полевок и кисловатого запаха ржи, только бы смотреть в бесконечное небо, видеть, как осыпаются градом звезды. Недоедать, но быть благодарным за каждый доставшийся кусок хлеба. По сути, ведь не нужно ничего больше – ни разносолов, ни изобилия, только бы жить.

      И никогда, никогда не умирать.

      Наверное, каждый человек, глядя смерти в лицо, переживает подобный катарсис, и я не стала исключением.

      Золотистый восход, багряные полосы на востоке неба, тишина, величие деревьев – мне почудился Бог во всей этой благодати. И мелкой стала обида на него. Как можно злиться на свет? Или на воздух? Разумно ли ругать собаку, за то, что она лает?

      А Бог – жесток.

      Я запрокинула голову и посмотрела на небо. Оно было ясным, с легкой розовинкой. День обещал быть солнечным.

      – Прости меня, – неслышно сказала в небо и перевела взгляд на Мидаса.

      Глаза в глаза. Не мигая, снова боясь пошевелиться.

      Стало зябко в легком платье, на непрогретой еще поляне у леса.

      – Сколько еще? – спросила у Третьего.

      Терпеть дальше не было сил. Казалось, что вот-вот упаду или сердце разорвется.

      Мидас нахмурился, скривил губы привычным, наверное, жестом. Упрямые складки собрались