Штурман по имени Ма. Татьяна Танилина

пора и честь знать, – процедила сквозь зубы Марья Ивановна.

      – Да что случилось? Ты на что-то обиделась?

      – У мужа своего спроси.

      – Павел! – закричала Надя.

      Если принять за аксиому утверждение, что настоящее произведение искусства никого не оставляет равнодушным, то плакат с монстром, которого тёща в пылу «обмена любезностями» назвала «портретом зятя», вполне мог претендовать на почётное звание шедевра. Когда копья претензий были изломаны в мелкие щепки, «самый вражеский зять» и «столь же нежно любимая тёща» вняли призывам Нади спокойно поговорить.

      – Я же как лучше хотел, – стал объяснять Павел. – Вы сами жалуетесь, что забываете ключи. Помните, в позапрошлом году, когда мы у вас гостили, мне пришлось даже взламывать вашу дверь. Вот я и сделал вам памятку, чтобы вы не забыли ключи, когда будете выходить.

      Марья Ивановна сердито сказала:

      – Для чего ты это сделал, я и сама поняла – не дурней тебя! Но зачем хамить?

      – А где тут хамство?

      – Разве эта кикимора не хамство? Сделал он памятку, позаботился! Знаешь ведь, что я боюсь этих фильмов с чудищами, вот и повесил… авось, тёщу удар хватит. Я твои намёки за версту вижу.

      – Я ни на что не намекаю! Не разбираетесь в психологии, так и не кидайтесь на людей!

      – Ты большой псих, как я погляжу!

      – А вы…

      – Замолчите! – взвизгнула Надя и, сорвав с двери плакат, разорвала его в клочья.

      – Вам любой психолог подтвердит, что лучше всего запоминается то, что вызывает сильные эмоции, – заявил тёще Павел. – Вот я и хотел, чтоб вы не забыли.

      – Спасибо! Теперь не забуду! – пообещала Марья Ивановна, сверля «заботливого» зятя ненавидящим взглядом.

      – Всё, успокойтесь! Это было недоразумение, – торопливо произнесла Надя. – Вы просто не поняли друг друга.

      «И никогда не поймём», – без труда прочитал бы даже самый бездарный психолог на лицах тёщи и зятя.

      * * *

      С каждым днём зять нервировал тёщу всё больше. Нервировал тем, что часами лежал на диване у телевизора и ничего не делал по дому. («Сколько же можно слонов гонять, лодырь ты, лодырь!») Нервировал тем, что был сух и неласков с дочерью. («Хоть бы доброе слово девчонке сказал – ходит, как мурло!») Нервировал и тем, что был подчёркнуто вежлив с ней. («Слова-то любезные говорит, а сам глядит так, будто сейчас каменюку из-за пазухи вытащит». ) Нервировал также внезапными исчезновениями. («До чего же хитрющие эти мужики! Ловко устроился. Поди узнай, где он шляется? И что за работа такая, прости господи, внештатный корреспондент!»)

      «Мурло», вне всяких сомнений, платило тёще той же монетой. Чем именно она не угодила зятю, Марья Ивановна, конечно, знать не могла. Но в том, что нервирует его она крепко, сомнений не было ни малейших. Дней десять она крепилась, а потом взяла билет домой.

      – Завтра, дети, я уезжаю, – сообщила она за воскресным завтраком.

      Молодые уставились на неё: дочь с искренним,