Реальная жизнь. Имоджен Кримп

на него впечатление. Он говорил, что никогда не смог бы жить так, как живу я. Что для этого нужно большое мужество. Он поддразнивал меня, что я постоянно чередую одни и те же два лифчика, целовал выступающие тазовые косточки – по-моему, мне нужно чаще кормить тебя хорошей едой, говорил он, – и называл своей темноглазой дивой.

      Я пыталась, в свою очередь, что-то узнать о нем – например, после секса, когда его тянуло на нежности и клонило в сон. Он любил поговорить. За ужинами мы вели длинные беседы, и я уходила домой с чувством, что почти все про него поняла. А потом, опомнившись, думала: а что он, собственно, сказал-то? Чем поделился? Не так уж и многим. Никакой конкретики. Поэтому, когда мы проводили вечера у него дома, я старалась выжать из него побольше. Запоминала детали, а оставшись одна, пыталась их упорядочить, выстроить из них связный сюжет.

      Как-то раз я спросила Макса про его семью.

      – Отец, – ответил он. – Мать и брат.

      – Старший или младший?

      – Старший.

      – Удивительно.

      – Правда?

      – Да.

      В детстве они были очень похожи, сказал он. Им всегда нравилось одно и то же.

      Одни и те же виды спорта, одни и те же предметы в школе, одни и те же девушки. Но брат всегда был немного лучше, а родители поощряли их соперничество. Во всяком случае, отец. Он не вмешивался, когда они дрались, говорил, что нужно уметь постоять за себя – или искать другие способы победить в споре. Я спросила: «И что в итоге?» – а он засмеялся и ответил: «А ты как думаешь? Весь исковеркан, ремонту не подлежу. Так-то, любовь моя», и я ничего больше не стала спрашивать, потому что все мои мысли теперь были заняты этим ласковым обращением.

      Родился Макс в Лондоне, но семья перебралась в Котсволд, когда отец ушел на пенсию. А ушел он рано – даже не на пенсию, просто перестал работать. Он по-прежнему всюду заседал, и все такое. Я не поняла, что это значит, но сделала вид, будто поняла. О матери я тоже спросила. Мне было интересно, чем она занималась, но он ответил: «Так у нее же были мы – двое мальчишек, она нас растила» – с такой ужасающей почтительностью, что я подумала: бог мой, приехали, поборник традиционных ценностей, еще и маменькин сынок, – но тут же усомнилась в правильности своего вывода. Он рассказывал, как в детстве говорил друзьям: «Не разувайтесь, у нас такие ковры, на них грязи не остается». Только годы спустя до него дошло, что по пятам за ними бегала мать с пылесосом. А однажды его мать приготовила праздничный ужин, не один час простояла у плиты, а когда все сели за стол, отец, попробовав кусочек, повернулся к ней и сказал: «А утка-то жирновата, а, Джейн?» И как он поддразнивал ее за то, что она слишком быстро тратит деньги, которые он ей выдает. И как она плюхалась на диван в пять вечера, задернув шторы и включив детям телевизор, со словами: «Как же я устала – весь день на ногах!»

      – Красивая она тогда была? – поинтересовалась я.

      – Странный вопрос, – сказал он. – Понятия не имею.

      Странный ответ, подумала